Ни кричащих цветов, ни бело-серого, ни разводов. Это была просто кухня, на которой я иногда ела и готовила чай на утро. Ещё реже я её убирала, но при этом продолжала не замечать. Я настолько не живу в мире вокруг, что на мгновение меня охватывает ужас. Но тревожное спокойствие этого утра сглаживает все углы.

Отмечаю цветы и скатерть, пока ем недосоленные яйца. Думаю, попробовать заказать посуду, пусть в этом доме появится что-то действительно моё.

Телефон просыпается и вибрирует. Глотаю слишком большой кусок и долго кашляю. Не сразу беру его в руку, оттягиваю тот момент, когда хрупкая магия этого странного утра может рухнуть. Дышу глубоко, и какая-то новая, неопознанная часть меня внутри танцует.

Максим: Что за твоим окном?

Страх отступает, и приятное тепло вчерашнего вечера обволакивает меня пушистым пледом. Кутаясь в него, подхожу к окну и почти не чувствую холодных дуновений из открытой форточки. Кажется, улыбаюсь…

Алиса: Золотой пожар. Он раскрасил серую улицу одинаковых многоэтажек и замёл листьями дороги.

Максим: Недолговечный, как бабочка-однодневка, но оттого ещё более прекрасный. Все вещи, которые кончаются – прекрасны, потому что конец учит нас их ценить.

Алиса: Разве конец – это не грустно?

Максим: Грустно. Но ведь за ним всегда следует новое начало. Это приятная грусть. Твой пожар за окном отцветёт, а потом его укроет снежный вихрь, который будет блестеть на солнце. За ним всё родится вновь.

Ещё одна мысль капает во внутреннюю копилку. Могу ли родиться вновь я?

Максим: И часто ты смотришь на жизнь только через окно?

Вот так просто, совсем не зная меня, он попадает в точку. Если бы я могла – я бы и окном не пользовалась. Смотреть на то, что тебе недоступно – это неприятная грусть.

Но пальцы уже спешат вместо меня вывернуть наружу ещё один кусочек правды. Они совсем перестали слушаться, будто в последние недели ими управляю не я.

Алиса: Чаще, чем стоило бы…

Максим: Ты сама как осень. Не та яркая, что сейчас за окном, а глухой ноябрь, закрывший дома на все замки, погрузивший серую улицу в туманный полумрак. В ожидании, когда снег укроет твои следы.

Молчу. Смотрю в окно, как ветер поднял упавшие листья, и солнце ярко играет в оранжево-красном танце. Так ярко, будто он будет длиться вечность, и конца этой игре не будет…

Максим: Извини, я не хотел тебя обидеть. Поздняя осень – притягательная и таинственная пора.

Алиса: Тогда ты февраль. Вьюжный, пронизывающе холодный и отчуждённый. Февраль, который скрывает, что скоро придёт март и капель.

Максим: Ха, один-один. Но я совсем не такой, Алиса.

Теперь моё имя звучит в голове его голосом. Звучит совсем по-новому.

Алиса: Никто не знает, каков февраль на самом деле. Непредсказуемый, как погода – сегодня вьюга, завтра подснежники.

Максим: Спасибо, я рад, что даже со своим угрюмым, отстранённым молчанием умудрился тебе понравиться.

Телефон падает из рук на последнем слове. Сказать, что я горю внутри – это не сказать ничего. Ухожу в комнату, потом возвращаюсь на кухню. Хожу быстро, а руки сами заламывают передо мной причудливые фигуры. Не могу найти себе места, не могу спрятаться от слов, которые уже прозвучали, не могу вернуть свои назад. Дёргаю шторы в бесполезной попытке спрятаться, но вместо этого случайно срываю их с крючков.

Они падают вниз, погребая меня под ворохом пыльной ткани, а кухню целиком заливает солнце, только что игравшее в осеннем танце за окном. Оно тоже нечастый и непрошенный гость в моём убежище, но даже солнце не врывается сюда так беспардонно.

Мне плохо. А сердцу хорошо…

Замерший ненадолго телефон гудит новым сообщением. Высунув голову из-под чёрных складок, я громко чихаю и смотрю на него с отчаянием. Сладким, тревожным, почти паническим отчаянием.