– Ничего. Наш король нас тоже в обиду не даст, – многозначительно оборвал сына хозяин Деркоора. – Так что не спите, сыны мои, в седло – и в путь. Да помните, что более всего нам нужны люди. Люди, а не скотина.

* * *

Дигвил Деррано удовлетворённо покосился на жарко пылавшую деревню. Она принадлежала уже совсем другому сенору, отнюдь не Венти, и потому серфы там – разумеется, по природной своей тупости, не преминул отметить молодой дон, – не ожидали нападения и даже не подумали разбежаться.

За что и поплатились.

Позади горели дома, а по дороге брела подгоняемая увесистыми тумаками длинная вереница наскоро повязанных пленников.

Всё шло просто отлично.

До того самого момента, когда за спиной Дигвила резко и зло завыли рога, а над дорогой взметнулись многочисленные штандарты и прапорцы, предваряя которые плыло широко развернувшееся знамя с горным саблезубом Меодора.

Королевские роты наконец‑то подоспели на выручку осаждённым.

Дон Дигвил всегда отличался немалой рассудительностью. Вот и сейчас храбрый дон привстал в стременах, осипшим от внезапного (но такого объяснимого) волнения голосом велев своим конникам бросить пленных и на всём скаку уходить прочь, к главным силам сенора Деррано.

* * *

Алиедора не помнила, когда её сморил сон. Она прикорнула в углу, на жёстком сундуке, дав себе слово «поспать лишь самую чуточку». Однако, открыв глаза, доньята обнаружила, что утро уже давно наступило и по застилавшим полы коврам ползут яркие солнечные пятна.

– О‑ох!

«Не торопись», – вдруг прошелестело под потолком, словно голос шёл откуда‑то с небес.

«Не торопись», – подхватили глубины земли, низким, но не слышимым никому, кроме доньяты, басом.

«Не торопись», – встряла и вода во рву – на два голоса.

Потом то же самое прошелестели деревья, трава и камни, вольные ветра и невидимые днём звёзды.

Алиедора замерла, словно налетев на стену. Горло сдавило судорогой, на глаза сами навернулись слёзы.

Она всё поняла, ещё никого не увидев и ничего не услышав.

Папы, отца, сенора Венти – не стало этой ночью.

Разум было трепыхнулся: «Да откуда ты знаешь?! Беги, дура, спроси! Может, всё совсем не так!» Однако доньята только покачала головой, даже не пытаясь утереть потоком льющиеся слёзы.

И так, шатаясь, незряче брела по коридорам, пока не натолкнулась на так же, как и она, тихо плачущую нянюшку.

Коленки у Алиедоры подкосились, и она сползла на пол.

Папы больше нет. То есть он есть, просто больше не с нами. Он, конечно же, сейчас уже возле самого Ома Прокреатора. Или…

Или душа его замерла сейчас на обочине тёмной дороги, где огромными скачками несётся Сфинкс, золотистая грива, словно пламенный шлейф; в серых бессолнечных небесах парит, широко раскинув огненные крылья, оранжевый Феникс; а на самой дороге, бесконечной вереницей – сонм жемчужно‑сребристых призраков: это души мёртвых, покинувшие обречённые тлену тела и ставшие частью Великого Воинства.

Сфинкс впереди, Единорог позади, словно исполинский живой адамант. Дорога пролегла прямо, широченная, ведь ей надо вместить все души, когда‑либо жившие в мире Семи Зверей; она ведёт к неведомым морским безднам, где над чёрною пучиной, не имеющей ни дна, ни берегов, скользят изгибы Морского Змея, а из неизмеримых, непредставимых слабым человеческим разумом пространств поднимется, зловеще шевеля щупальцами, исполинский Кракен. Где‑то вдали от безжизненного обрыва над тёмным океаном вздымаются фонтаны – то дышит, извергая потоки воды, мрачный властитель морской бездны, великий Левиафан.

Шествие душ закончится там, на пустых гранитах; с резким воплем отпрыгнет в сторону Сфинкс, Водитель; заржёт, вскидывая голову, Единорог, Гонитель; из плотных облаков вырвется алый, как молодая заря, Грифон, пронесётся над новопреставившимися, роняя с крыльев капли пылающей крови.