Зря, поверь, отправляешь к врачу.
Даже станет совсем невтерпёж,
Промолчу. Промолчу. Промолчу.
Этот город чужой для меня,
Он ко мне холоднее, чем лёд,
Мне расстаться бы с ним за полдня,
А приходится – наоборот.
Здесь две женщины чудных живут,
Словно два лебединых крыла,
Воздавая блаженством минут
За года без любви и тепла.
Незнакомы они меж собой,
Но от каждой храня по ключу,
Не отдам предпочтенья любой,
Промолчу. Промолчу. Промолчу.
Голубые у первой глаза,
Не тускнеют под действием лет,
Ну, а стан гибок словно лоза,
Пусть лозы в этом городе нет.
У второй же они, как агат.
Губ зовущий кровавый овал.
Про таких меж людей говорят,
Что Кустодиев нарисовал.
У одной выключаю торшер.
У другой задуваю свечу.
И стиха соблюдая размер,
Промолчу. Промолчу. Промолчу.
Коль нет воли, чтоб страсть побороть,
Раз бессилен пред телом своим.
И не важно, простит ли господь,
Или вместе в геенне сгорим.
Ведь нельзя ни забыть, ни отстать.
Не отпустит судьба молодца.
Остаётся одно – долистать
Три романа мои до конца.
Потому понапрасну поёшь,
Зря с утра отправляешь к врачу.
Надоела до судорог ложь.
Промолчу. Промолчу. Промолчу.
«Будь я проклят на полный срок…»
Будь я проклят на полный срок,
Мне отпущенный божьей мерой,
Раз гонялся я за химерой,
Озлобляя без смысла рок,
Будь я проклят на полный срок.
Что у женщин чужих просил,
Как щенок – то скуля, то воя,
Знать бы: счастье это пустое
И напрасная трата сил,
Что у женщин чужих просил.
Пусть и молод я, и хорош,
Пусть везде мне легко и сладко,
Но давались они украдкой,
Ну, а много ли украдёшь,
Пусть и молод я, и хорош.
А ворованного не вернуть,
Разменять же иль бросить жалко.
Эх, душа моя – приживалка:
Глупость, ветреность, блажь и муть –
А ворованного не вернуть.
Потому и скребётся злость
В стылом сердце почище кошки –
Три горошины в чайной ложке
Удержать мне не удалось,
Потому и скребётся злость.
Будь я проклят, и стало так.
И не знаю, как там другие,
Но года мои расписные
Потеряли и вкус, и смак,
Будь я проклят, и стало так.
«Был спрятан в скалах высоко…»
Был спрятан в скалах высоко
По воле мудрых мулл,
Надежней чем Гуниб с Дарго,
Разбойничий аул.
Была в нём, к славе тем муллам,
Ватага мусульман,
А верховодил ими там
Имама сын – Рамзан.
Был он по делу гордецом,
И это каждый знал,
Что лишь пред матерью с отцом
Он голову склонял.
Была страна его рабой,
А он ей господин:
Беспечный, дерзкий, молодой,
Единственный – один.
Был у него каурый конь –
Увёл из табуна:
Черно седло, черна супонь,
Да и узда черна.
Была винтовка с ним всегда,
А била – будь здоров,
Дитя великого труда
Английских мастеров.
Был для Рамзана в мире бог
По имени Шамиль,
Кто в своё время просто мог
Стереть Россию в пыль.
Была поэтому мечта,
Ушедшим дням под стать:
Раз не боялся ни черта –
Хотел таким же стать.
Был он в бою, как барс и лев,
Силён, неотразим,
Пока, судьбу преодолев,
Казак не встал пред ним.
Была зелёная трава,
Да побурела вмиг,
Где прокатилась голова
Владыки из владык.
Был горек плач и крик в горах,
А приговор жесток,
Но было так и будет так,
Хотя я не пророк.
«Было. Не было. Могло…»
Было. Не было. Могло.
В царстве грёз. В земной юдоли.
Во спасение? Во зло?
Силой бесов? Божьей волей?
С вами, мною, с кем другим,
В этом мире достославном
В соответствии своим
Представлениям о главном.
Чьи слепые зеркала,
Нам показывают наши
Окаянные дела
В джентельменском антураже.
Дабы – кто-то, я иль вы,
Не искали зря ответа:
Живы мы или мертвы,
И узнаем ли об этом.
Чтоб забыться и забыть,
Даже если кровь дурная,
Мчит по венам во всю прыть,
О грядущем вспоминая.
Там, где отблески, струи
Душ излившихся сиянья,
Чьи-то, ваши иль мои,
Предвкушенья и желанья.
Под стремление понять,
Принимая праздник словно