Охранники, как безликие тени, молча вышли из клетки, захлопнув за собой дверь. Я услышала, как ключ повернулся в замке, и звук этого щелчка стал для меня последним ударом по и без того расшатавшимся нервам.

Он остался лежать там – сломленный, но всё ещё живой. Светло-зелёные глаза открылись, но их блеск был потухшим, как угли в остывшем костре.

Я сидела в углу, не в силах пошевелиться. Страх сковал меня железным обручем.

Мужчина лежал на спине, его ладони были разжаты, пальцы чуть дрожали. Он смотрел в потолок с таким выражением лица, которое я не могла вынести.

Горечь. Боль. Бессилие.

Он больше не рычал. Не рвался в бой. Просто лежал, глядя куда-то мимо меня, туда, где, возможно, он видел что-то своё. Что-то такое, что забрало последние крупицы его воли бороться.

Его взгляд был тяжёлым и пустым. Глаза, которые могли сжечь целый мир, теперь смотрели в никуда.

***

Я сидела в углу, сжавшись, будто могла исчезнуть внутри собственной тени. Холод бетонного пола прошёл сквозь ткань платья и обжигал кожу, но я не двигалась. Не могла. Как будто любое движение разрушит ту зыбкую грань между мной – и им. Тем, кто только что бился, как зверь, кого душили цепью и болью, и кто теперь лежал на полу, тяжело дыша, как потухший шторм.

Он не смотрел на меня. Его взгляд блуждал где-то над головой, в тусклом потолке, где не было ничего – ни спасения, ни неба, ни света. Только пустота. Но было в этом молчании нечто страшное – тишина, за которой зреет не покорность, а новый взрыв. Он казался мёртвым, и всё же я знала – он жив. Не человек. Не зверь. Что-то между.

Тело его дрожало, но это была не слабость. Это было то напряжение, которое остаётся в мышцах даже после того, как боль уходит. Он был выжат, как жила, из которой только что тянули кровь – и всё же внутри него что-то еще горело. Глухо. Жестоко. Медленно.

А потом он шевельнулся.

Я не сразу поняла – так осторожно, с усилием, будто каждый вдох был вызовом. Сначала пальцы – разогнулись, сжались. Потом локоть, плечо. Он приподнялся на колено, тяжело, как человек, которому сломали спину, но не дух. И с каждым мгновением в нём что-то собиралось обратно: не сила – воля. Темная, упрямая, мрачная воля жить. Смотреть. Дойти.

Он встал.

Сначала пошатнулся, будто равновесие было предательством, потом – выпрямился. Высокий. Страшный. Неуязвимый в своей изломанности. Его грудь поднималась и опускалась, на плечах дымился след ожогов, но он уже не был поверженным. Он был затихшей грозой. Той, что возвращается.

И тогда он повернулся ко мне.

Я замерла. Даже сердце, казалось, перестало биться, как будто испугалось, что может быть услышано. Он смотрел прямо на меня. Ни в сторону, ни поверх головы – в глаза. В самое нутро. И в этом взгляде не было ярости. Не было слов. Только – узнавание.

Он медленно шагнул вперёд.

Я отпрянула на рефлексе, вжимаясь в стену, но от этого движения стало только хуже. Как будто я подтвердила – да, я слаба. Да, я здесь. Да, я – его. Пусть даже никто не говорил этого вслух.

Он шёл – нет, двигался к моей тени, не торопливо, но неотвратимо, как зверь, что учуял раненого, и теперь уже не уйдёт. И с каждым шагом воздух в комнате густел. Плотнел. Стягивался вокруг меня, как петля.

Я не кричала.

Я не дышала.

Он остановился в шаге от меня. Его лицо – ожоги, кровь, злость, затихающая под кожей. Его глаза – не звериные. Человеческие. Слишком. И именно это было страшнее всего.

– Отойди от меня! – кричу я, но моё собственное эхо гулко отдается в стенах, как пустой звук. Он не слушает.

Его спина выгибается, дыхание рваное и хриплое, словно он изо всех сил пытается подавить что-то внутри себя, но это бесполезно. Его руки дрожат, ногти удлиняются, превращаясь в острые когти, которые царапают каменный пол, оставляя глубокие борозды. Я в ужасе наблюдаю, как его тело напрягается, как мышцы вздуваются, плечи становятся шире, сильнее.