Оглушенный Платон мотал головой и, пока он ничего не мог сказать, главный схватил девчонку за волосы и швырнул её прямо в Матвея.

– Забирай сучку свою и иди остынь! – рявкнул он и вытолкал их обоих за дверь. – Попроси, может, она тебя согреет за такие-то труды.

Перепуганная Алёнка не смогла понять, что случилось. Только почувствовала обжигающий холод, когда они с молодым опричником вывалились на улицу. Ледяной снег как будто острыми зубами обхватил босые ноги. После душной, наполненной чадом, вонью и жаром комнаты, на улице оказалось слишком много воздуха. Алёна пыталась вдохнуть, но от ужаса получалось только всхлипывать. Голова закружилась, сил стоять не было, и она рухнула на колени, зачерпнула снега в ладони и начала растирать кожу, лишь бы смыть, уничтожить ощущение чужих мерзких пальцев. На руках, на груди, на бёдрах, и там, где её еще никто не касался. Снег обжигал кожу так, что она ничего не чувствовала, но внутреннее чувство мерзости невозможно было унять. Рыдая, она пыталась стереть с себя следы мужских пальцев, как вдруг на неё сверху что-то накинули. Как будто мешок! Снова её хотят куда-то увезти?! Она испуганно вскрикнула, попытавшись скинуть с себя материю, но сильные руки обхватили её и не позволили.

– Дура! – сказал над ухом тот, кого все остальные называли Матвеем. Тот, кто единственный попытался её защитить. – Замёрзнуть насмерть хочешь, раз копаешься в снегу?!

Матвей провёл рукой по её спине. Алёна вздрогнула, почувствовав ладонь на ягодицах, и удивлённо охнула, когда он подхватил её под колени и поднял на руки, так легко, будто она была совсем ребёнком. Острые белые коленки мелькнули перед глазами, но Матвей, прежде чем уйти со двора опричников, поудобнее перехватил Алёнку на руках, накинув на девичьи ножки край черного кафтала. Сам он остался в простой льняной рубашке, ворот которой трепал крепкий, зимний ветер. В темноте наступившей ночи Матвея было почти не видно. Алёна смогла разглядеть только упрямую, прямую линию челюсти и аккуратную, тёмную бороду. Этой самой бородой он коснулся её кожи, когда пытался… Пытался защитить, но быстрее этой мысли в голове промелькнуло воспоминание, как он прижался губами к её груди. Случайно, конечно. Но… Алёнка заёрзала на его руках, чувствуя, как даже ночью под одним лишь мужским кафтаном ей становится жарко. Она закрыла глаза от стыда и совсем забыла спросить, куда он её несёт. Может, в первую же канаву и выбросит.

Но Матвей упрямо шел вперед по занесённой дороге. Алёна его почти не видела в темноте, только слышала тяжелое и частое дыхание и чувствовала, как он сильнее сжимает руку на её бедре, чтобы не уронить. Ветер бил им прямо в лицо, взвивая с сугробов белые снежинки, они оседали на её лице и его тёмной бороде. Пальцы ног и всё, что было ниже его рук, замёрзло настолько, что она уже ничего не чувствовала. Только старалась сжиматься в комочек, чтобы занимать как можно меньше места и, закрывая глаза, каждый раз думала, что умирает и больше никогда не очнётся. Но потом глаза всё-таки открывались, и она всё ещё была жива, а Матвей всё так же крепко держал её на руках, лишь изредка останавливаясь, чтобы прижать к себе сильнее. Он прошел уже несколько заборов и канав, и нигде не попытался из замерзающей, дрожащей девушки избавиться. Их почти совсем замело, борода Матвея стала белая от снега, будто седая, Алёнка перестала даже его руки чувствовать, когда он, наконец, подошел к какому-то высокому забору.

Вот и всё… Тут он её и оставит, выбившись из сил. Но она настолько замёрзла, что даже заплакать от осознания своего страшного конца не могла. Только прикрыла глаза, сильнее сжимая в кулачки его замёрзшую, вставшую колом рубаху. А Матвей меж тем её не бросил. Он оглушительно громко саданул сапогом в деревянную калитку. А потом еще раз, и еще. Тут же раздался собачий лай, а за ним – мужской голос.