Ален всё понял, когда сопровождающий, отворив дверь, вывел его из душевой, а затем из помещения на улицу. На улице стояло, подобно ему, множество нагих людей, вокруг находилось несколько человек в одежде и с дубинами. Хотя они были не нужны, все нагие люди покорно стояли, смирённые, никто не двигался и не разговаривал.

– Хорошо. Постройте их! – скомандовал чей-то голос, и люди с дубинами начали расставлять нагих в шеренгу. Ален увидел молодого длинноволосого блондина в багровом плаще и ярко-красном наряде.

– Эту пару отдельно! Они- ценный товар, – сказал он, указывая на двух совсем молодых девушек, у которых лица выражали, пожалуй, самое сильное отчаяние среди присутствующих. Алена пропихнули в дальний конец шеренги, вместе с ним стояли худые и сильно израненные люди, в основном мужчины.

Два человека принесли деревянный подъём, метр на метр и высотой с полметра. Тот, который командовал всеми, забрался на этот подъём и отдал ещё один приказ о том, что можно начать торги. После этой фразы у Алена развеялись последние капельки сомнений и надежды. Да, это человеческие торги, а он в качестве товара на этих торгах. Человек на подъёме заговорил:

– Господа! Добро пожаловать на сегодняшнюю ярмарку! У нас сегодня особенное предложение, даже два! Обратите внимание на этих, – он указал рукой в сторону девушек, – молодых и красивых девственниц, они даже никогда не касались и не видели мужчины, сегодня их первый день.

В толпе покупателей началось явное оживление, длинноволосый блондин был доволен, оглядывая толпу.

– Рэзон, не тяни! Какая начальная ставка? – выкрикнул кто-то из толпы.

– За такую диковинку я приму только международную монету, сто церр! – толпа начала возмущённо гудеть.

Рэзон выдержал паузу, затем сказал:

– За обеих. Я не стану продавать их по отдельности.

После этих слов толпа сильно оживилась, начались торги. Люди прибавляли по одной, по две, иногда по пять церр. Итоговая цена составила почти в три раза больше стартовой. По виду Рэзона можно было сказать, что он весьма доволен. После того, как девушек увели обратно в здание и тот, кто их купил, удалился, людям позволили подходить к рабам и осматривать их. Рэзон сказал, что за других рабов можно платить чем угодно, но чтобы это было равноценно установленной цене, после чего сам он удалился в помещение. В начале шеренги стояли самые хорошие рабы, они не были худыми и их тела не украшали следы от истязаний, также их лица не были наполнены ужасом. Некоторые женщины даже улыбались, когда к ним подходили, как будто рекламируя себя, мужчины были мускулистыми и рослыми. В конце шеренги, там же, где находился Ален, стояли самые худшие рабы: изуродованные и худые. На лицах у них было либо отчаяние, либо ужас, и только у нескольких, самых обезображенных – скрытый гнев и ненависть. В какой-то степени можно сказать, что Алену повезло, так как худших рабов никто не желал ощупывать и проверять. Если их и покупали, то подходили к надзирателю с дубинкой и договаривались о количестве. Время шло, толпа постепенно рассасывалась, нагая шеренга тоже редела. Какой-то полный человек подошёл и, указывая на Алена, спросил у продавца:

– А почему этот выглядит совсем неплохо в сравнении с остальными из его группы?

– А, этот… Его доставили только вчера, сложно сказать какой он, но вроде вёл себя тихо.

– Значит, на него нет никаких гарантий?

– Также, как и на всех из этой группы! Хочешь именно его? Тогда доплачивай (оказалось, что выбирать из этой группы нельзя), он обойдётся тебе втрое дороже.

– Хм… конечно, он в итоге может оказаться более дорогим, но не настолько. Я хорошо разбираюсь в них. Посмотри на его лицо, он явно не слабовольный. Я плачу двойную цену, и на этом всё, тем более, что всё сверх нормы ты забираешь себе, ведь так?