Из седла на него с улыбкой смотрел худощавый мужчина. Он не походил на разбойника, замыслившего драку. Его потускневшие латы украшала геральдическая насечка в виде существа, похожего на дерево или кракена.

– Не серчай, странник, – произнёс незнакомец. – Чудных вроде тебя я еще не встречал.

– Что же во мне такого чудесного? – произнёс Бельфор, сдерживая злость.

– Твое лицо. Неудивительно, что ты прячешь его. На твоём месте я бы делал так же. Не люблю внимание толпы. Это боевой раскрас?

– Отец был печником и засунул меня в печку. Утром я вылез таким.

– Как интересно! – мужчина захохотал. – Твой отец, видимо, был художником с Крита. Они на такой же манер расписывали амфоры.

– Вам нравится смеяться над незнакомыми людьми?

– Отец запихнул дитя в печку, а на утро увидел его изувеченным. Что ж, незнакомый человек. Твой отец был мудр и всеведущ, раз нанес на твой лик древний символ иллергетов.

– Я не знаю, что означают эти символы. Просветите меня!

– Это знак богини Танит. В этом месте ты не мог узнать о нём. Можешь сходить к иллергетам. Возможно, они расскажут тебе свои легенды. Я как раз отправляюсь к ним.

Бельфор не успел больше ничего спросить. Всадник поклонился и был таков.

Отряд гоплитов шёл к гарнизону Германика больше двух недель. Погода мучила непостоянством. Жара и духота сменялись проливными дождями; в мае грянул мороз, из-за которого гоплиты на несколько дней застряли в одной из разрушенных деревень. Доставила хлопот и Изера, чьи разливы превратили низины в непроходимые болота. Протей от бессилия уже вышел к тракту, но повернул обратно, когда увидел тысячи солдат, которые шли к гарнизону Хлора. Намечалось что-то грандиозное.

На пути они встречали вырезанные под корень деревни. Пожары перешли на леса, отчего испуганная живность переместилась на целую лигу в сторону Аквитании.

После пяти часов охоты Стиракс с Кемалем принесли только одного зайца. Протей приказал на время выбраться из леса и заняться привычным воровством. Так они оказались в очередной заброшенной деревне. Они не нашли ни единой живой души, кроме двух изголодавшихся молоссов. Стиракс от чистого сердца отдал им последний сухарь, из-за которого псы передрались.

Четверть часа гоплиты бродили по деревне. Они раздобыли три десятка яиц, кусок говяжьей вырезки с запашком и забродившее вино, похожее на пойло, коим сирот поили в Лутраки. Склонный к вечному шутовству Стиракс предложил отведать человечины, ведь вокруг было полно загнивших покойников.

– Думаете, Аттал? – спросил Гунн.

– Ну не лично он, – ответил Прокл. – Мы скоро прибудем в гарнизон. Может, пора набросать план действий?

– Заночуем здесь. Найдём уцелевшую хижину и устроим военный совет, – сказал Протей. – Галлы сюда более не вхожи – ни живые, ни мёртвые.

– Я не хочу провести ночь в деревне с поветрием, – возмутился Стиракс.

– При чём здесь поветрие? – сказал Прокл. – Людей убили.

– Я понял, благодарю за пояснение. Мои глаза видят прекрасно! Я про запах.

– Неженка, – произнёс Протей. – Принюхаешься. Или ты не был на нашей кухне в Греции? Еда там воняла хуже, чем разлагающиеся трупы.

– Вот так и принесли в Рим чуму после войны с германцами, – буркнул Стиракс.

– Безмерно уважаю Кустодиана, но зря он решил отправить тебя с нами, – сказал Протей.

Раздался протяжный птичий крик. Гоплиты подняли головы. Они увидели кружащую в небе птицу.

– Сокол? – спросил Анион.

– Мне кажется – пустельга, – сказал Прокл.

– Охотничий сокол, – уверенно ответил Стиракс. – Глаза разуйте. Не знаю ни одного человека, кто бы видел пустельгу возле Арелата.

– Спорим на пять аурелиев, что ты не сумеешь её подбить? – бросил вызов Протей.