Мусей находился неподалёку от агоры, где, как мы знаем, тарентийцы построили большой храм Аполлона. Рядом располагались театр, гимнасий, колоссальная статуя Зевса работы Лисиппа и не менее огромная статуя Геракла (Strab., VI, 3, 1, С278; Ρlin. Nat hist., XXXIV, 16, 40; Plut. Fab. Max., 22). Свидетельством мусического культа в городе является скульптурная группа, найденная при раскопках и ныне выставленная в музее виллы Поля Гетти в Малибу (США, Калифорния). Терракотовые фигуры в человеческий рост, датируемые периодом между 350 и 300 гг. до Р. X., изображают Орфея в окружении завороженных Сирен. В городе также почиталась могила аполлонова любимца Гиакинта (Гиацинта) (Polyb., VIII, 30), бывшего, по одной из версий мифа, сыном Музы Клио и царя Пиера (Apollod., I, 3, 3).
В отличие от подвергаемых критике сообщений поздних авторов о пифагорейских Мусеях в Метапонте или Кротоне (а эти города вместе с Тарентом, Гераклеей, Сибарисом образовывали ожерелье греческих колоний по побережью Тарентийского залива, и там везде существовали пифагорейские общины), свидетельство Полибия совершенно беспристрастно, хотя, к сожалению, из него нельзя извлечь информацию о времени основания тарентийского Мусея.
Через три с лишним века после Полибия Афиней (XII, 545a) напишет, что Архит Тарентский учил своих слушателей, прогуливаясь с ними (συμπεριπατεîν) по неким священным участкам (εἰς τὰ τεμένη). Афиней ссылается, при этом, на утраченное сочинение современника Архита, вышеупомянутого Аристоксена Гармоника. Сочинение под названием «Жизнь Архита», которое цитируют и другие авторы. В данном контексте речь идёт, скорее всего, не о замкнутых дворовых пространствах храмов, а о священных рощах, непременных атрибутах многих святилищ Муз. Было бы заманчиво объединить оба источника, ведь слушателем Архита Тарентского был также и Платон. Более того, их связывала многолетняя дружба: именно Архит спас Платона от преследований сиракузского тирана Дионисия. Поскольку основанию платоновской Академии в Афинах непосредственно предшествовала поездка Платона в Южную Италию и Сицилию в 389 г. до Р. Х. и его общение с пифагорейцами, можно было бы сделать предположение о том, что Платон увидел в Таренте образец для своей будущей Академии с её священной рощей, окружавшей Мусей.
К сожалению, у Полибия речь идёт явно о храме Муз в центре города. Исторический центр Тарента в древности умещался на узком полуострове, а ныне, после того как в XV веке от Р. Х. прорыли канал, он зажат на маленьком островке между заливом (Mar Grande) и лагуной (Mar Piccolo). На пространстве, стиснутом городскими стенами, вряд ли имелось достаточно места для прообраза находившегося в центре большого сада Мусея платоновской Академии. Но вполне могло быть и так, что, наряду с городским Мусеем, где-нибудь в пригороде Тарента, находилась и священная роща Муз, где пифагорейцы учили, диспутировали (у Афинея оппонентом Архита выступает философ киренской школы Полиарх, призывавший не чуждаться роскоши и наслаждений), медитировали, совершали обряды на восходе Солнца. Подобный пример мы видим в Беотии, где малый храм Муз в Теспиях (Paus., IX, 27, 1–6) соседствовал с долиной Муз. Также наличие одной большой философской школы, к тому же – поддерживаемой правителем города, который сам являлся её членом, позволяет предположить, что пифагорейцы могли составлять и костяк служителей городского Мусея. И могли использовать его как для совершения своих обрядов, так и для учёных занятий.
Многие открытия пифагорейцев сразу находили практическое воплощение. Служители Талии, несомненно, внесли свой вклад не только в победы тарентийцев на спортивных агонах, но и в вызывающее зависть у соседей экономическое благополучие города периода правления Архита, добившегося, как сказали бы сейчас, «продовольственной безопасности» полиса, за счёт больших урожаев пшеницы, сбора оливок, виноделия, за счёт знаменитых тарентийских коров и овец. А разведение овец, давало ещё и не менее знаменитые тарентийские шерстяные ткани, окрашиваемые пурпуром, добываемым из местных раковин. Ткани, не уступавшие по красоте и прочности тем, что окрашивались дорогим финикийским пурпуром.