Через несколько дней Массон карабкался по скалам в крепость Тахт-э-Сулейман, над Дера-Исмаил-Ханом. Гора, на которой стояла эта крепость, считалась тем самым местом, где застрял Ноев ковчег. Внизу эта легенда казалась безумной, но по мере подъема в нее верилось все сильнее. Когда Массон оказался внутри крепостных стен, его провели по дымным зловонным проулкам, мимо отрыгивающих верблюдов и надрывающихся торговцев, приоткрыли створку старинных ворот – и он очутился в саду наместника. Вся пыль, весь хаос остались снаружи, внутри же «цвели многокрасочные цветы», в озерах отражались «апельсиновые и гранатовые деревья, сгибающиеся под тяжестью плодов», по безмятежной поверхности пруда скользили бесчисленные белоснежные гуси. В жизни Массон не видывал такой красоты[78].

Сыну и визирю наместника Аллахдад-Хану, общество Массона понравилось. Нравился ему и алкоголь. А когда Аллахдад-Хан был пьян, общество Массона нравилось ему особенно. Массон привык к стуку в дверь по ночам. «Как-то вечером Аллахдад-Хан вернулся домой настолько пьяный, что пришлось придерживать его в седле»[79]. Проезжая мимо скромного жилища Массона, визирь остановился посреди дороги и потребовал, чтобы тот вышел и выпил с ним за компанию. Вся свита визиря принялась барабанить в дверь, в окна и в стену, пока заспанный Массон не вышел, наскоро одеваясь и силясь улыбнуться. Он еще не успел застегнуться, а ему в руки уже сунули чашу, и вся компания устремилась во дворец. Качаясь в седле и разглагольствуя о поэзии и любви, Аллахдад-Хан «не выпускал мою руку, я поспешал рядом и очень боялся копыт его коня… Когда мы достигли покоев, он распустил всех, кроме двух-трех людей и своих музыкантов. Он был в приподнятом настроении, просил меня остаться, чтобы мы, по его словам, наделали снарядов, переправились через реку и напали на сикхов. Потом он показывал рисунки и пел песни на слова Хафиза, но это длилось недолго»[80]. Под действием вина Аллахдад-Хан уснул, пуская слюни и совершенно счастливый.

Массон обошел на цыпочках храпящего визиря и отправился домой, на боковую.

То ли вино было тому виной, то ли наместник стал поглядывать на него с подозрением, то ли победила охота к перемене мест. Так или иначе, в один прекрасный день Массон «повстречал факира, который, узнав о моем желании отправиться в Кабул, стал уговаривать меня не медлить. Мне понравился его облик, знакомые убеждали ему довериться, и я сразу решил уйти с ним». Факиры – святые люди, жившие на подаяния незнакомых людей, – часто встречались на дорогах Индии. В тот же самый день Массон отправился в путь вместе с ним, «решив, что все будет хорошо»[82].

Возможно, пение стихов Хафиза при первых отблесках зари, с затуманенной вином головой, сыграло в этом внезапном уходе кое-какую роль.

Они составили странную пару – Массон и факир – по дороге из Тахт-э-Сулеймана. После долгих лет маршей в строю Ост-Индской компании Массон воображал, что полуголодный факир не сравнится с ним выносливостью. Но не прошло и нескольких часов, как он понял, что ошибался. «Мой необычный друг и проводник вел меня вперед, без колебания выбирая нужные тропы и проявляя присущую факирам невозмутимость; когда мы добрались до палаточного лагеря, я, несмотря на сильную усталость, испытал облегчение оттого, что моего спутника там хорошо знают». Массон изрядно позабавил факира и его друзей тем, что повалился наземь и стал растирать себе стоптанные ступни. «Приняли и разместили нас хорошо, но люди принялись убеждать факира, что напрасно он взялся мне помогать»