Конь вынес Александра на лужайку и остановился, ожидая, что еще придумает его своенравный седок. Александр промок совершенно. Ему следовало бы раздеться, развесить мокрое платье по кустам, чтобы обсушиться, – солнце уже ласково пригревало. Александр так бы и поступил, но конь вдруг закашлял. Мальчик испугался, что Шермак простудится от внезапного купания и захворает горячкой. Надо было его согреть. Не думая более о себе, Александр вскочил снова на коня, погнал его в гору и потом по знакомой лесной дороге к паромной переправе, чтобы вернуться домой. Конь скоро согрелся на бегу, но зато, по мере того как высыхала от ветра одежда Александра, сам всадник коченел: руки его заледенели, ноги сводило судорогой… Боясь свалиться, Александр все погонял коня, и они достигли переправы в ту самую минуту, когда нагруженный возами с сеном паром готовился отчалить. Александр спешился и ввел коня на паром.

– Эва! – сказал старый паромщик. – Да это, никак, Василия Ивановича сынок! За почтой, что ли, скакал? Чего иззяб-то? Ляг, возьми тулуп, накройся…

Александр лег меж возами, и старик укутал его с головой овчинным тулупом. Переправа длилась короткое время, но все же Александр успел согреться и заснуть. Насилу его добудился паромщик:

– Пора домой, барин!

Александр изумился, пробудясь. Солнце стояло уже высоко и сильно грело. По лугу ходил, пощипывая траву, конь. Паром праздно стоял на причале у мостков.

– Долго ли я спал? – спросил мальчик.

– Да отмахал порядком. Гляди, скоро полдни, – ответил паромщик. – Поди, тебя дома хватились. Не пропал ли, думает барыня, сынок?

Александр наскоро поблагодарил старика, вскочил на коня и поскакал домой.

Шермак, отдохнув, шел машистой рысью. Приблизилась родная деревня, а за ней в долине – родительский дом Александра, построенный еще в дедовские времена. Тогда дворяне редко возводили каменные дворцы на верхах холмов, не украшали их колоннами и бельведерами[12], а укрывали свои усадьбы от зимних вьюг и морозов в долинах. Зато убогая, серая деревня Суворовых стояла выше усадьбы, открытая всем непогодам. Из-под нахлобученных шапками соломенных крыш угрюмо и устало смотрели тусклые оконца.

Да и усадьба не пышна. Она состояла из нескольких связей – срубов, соединенных под высоким шатром общей крыши из драни[13], кое-где поросшей зеленым мхом. Покрашены только оконные ставни, столбики и балясины[14] барского крыльца да ворота под широкой тесовой крышей и с резными вычурными вереями[15].

Миновав ригу, Александр удивился, что там не молотят. Неужто и в самом деле полдни?

Въезжая в усадьбу, Александр посреди двора увидел выпряженную повозку. Чужие кони хрумкали овес, встряхивая подвешенными к мордам торбами. Меж домом, кладовой и приспешной избой сновали дворовые, одетые в парадные кафтаны.

«Кто-то приехал», – догадался Александр.

– Вот ужо тебе батюшка-барин пропишет ижицу[16]! – пригрозил Александру Мироныч, принимая от него поводья. – Солеными розгами выпорет!

Не слушая дядьку, Александр бросился на крыльцо, надеясь незаметно проскочить сенями в свою светелку. Мать стояла в дверях, расставив руки. Напрасно Александр хотел юркнуть мимо нее: она поймала его, словно курицу.

От матери пахло листовым табаком и камфарой, потому что она нарядилась. На ней было шелковое зеленое с отливом платье. Оно всегда лежало в большом сундуке, где от моли все предохранялось табаком и камфарой. И если со звоном на весь дом в замке этого сундука повертывался огромный ключ, то все уже знали, что в доме произошло нечто важное: или приехал знатный гость, или будет семейное торжество, или получили необычайное известие из Санкт-Петербурга, или барыня собралась, что редко бывало, в гости к богатому соседу, почти родне, – Головину.