Это простое уточнение дат вскрывает любопытный факт: отец Солженицына не мог воевать в Восточной Пруссии уже потому, что, когда он попал в действующую армию, русские войска были уже за пределами Восточной Пруссии.

Какие же узы связывают Александра Исаевича с Восточной Пруссией и трагедией 1914 года? Вероятно, нам уже никогда не узнать правды.

Но как бы то ни было, для литературной судьбы Солженицына характерно, что правда начинается с тайны, завесу над которой автор стыдится даже чуточку приподнять. Задуманная Солженицыным эпопея о русской революции содержит ложку дегтя: сомнительную концепцию и нечестный подход к делу.

С таких позиций невозможно, разумеется, писать о революции.

Через много лет Наталия Алексеевна Решетовская со вздохом признает, какая пропасть лежит между задуманным романом «Люби революцию» и книгой «Архипелаг ГУЛаг». Изучая внутренние побудительные мотивы и импульсы Солженицына-писателя, мы тем не менее приходим к выводу, что никакой пропасти здесь нет. И в начале, и в конце, и на всех промежуточных этапах литературного пути Александра Солженицына неизменным остается одно: приспособленчество. Марксизм или православие, антисемитизм, русская старина или общегуманистический подход – безразлично.

Л. К. скажет, что нет разницы между «Солженицыным-62» и «Солженицыным-75», есть лишь различие между «маской-62» и «маской-75». А Л. К. – умный и образованный человек! Он близко познакомился с Солженицыным в тюрьме. Тем не менее и Л. К. не заметит существенного момента. Под самыми различными масками разных лет Солженицын остается semper idem, всегда одним и тем же, и его единственной внутренней правдой является подчиненная собственному самолюбию и жажде славы, приспособленная к обстоятельствам ложь.

Уже было сказано, что Александр Исаевич Солженицын никогда не был и не будет праздным мечтателем. Вот почему, едва уверовав, что ему удастся «наголову разбить» советских писателей своим исчерпывающим изображением русской революции, он начинает осуществлять свой план. В то время ему не было еще и тридцати.

Как писатель, Солженицын не наделен умением ждать. Или, говоря языком его второй профессии – математика, он хочет интегрировать уравнения, не усвоив тройного правила; не знает, сколько будет дважды два, а берется за теорию больших чисел.

Казалось бы, что у литературы есть еще одно преимущество: она прощает промахи, непростительные в других областях знания. Но это не так. Образно говоря, литература – мстительная дама. Она беспощадна к тем, кто стремится проникнуть к ней через черный ход.

Не простит она этого и Солженицыну. Нежелание Александра Исаевича изучить формы, которые казались ему «мелкими» или неважными, станет для него авторской катастрофой. Солженицын никогда не овладеет литературной композицией, не научится точному видению, не постигнет искусства замечать деталь и вплетать ее в ткань повествования. Нет, Солженицын «не разлагает форму», как сегодня модно говорить, потому что любое разложение означает точное знание предшествующей ступени и, более того, владение ею, – Солженицын же никогда не освоит форму. Его книги были и останутся неорганичным и неупорядоченным нагромождением материала, о котором тем не менее Солженицын в данный момент думает, что оно само по себе вознесет его на вершину мировой литературной славы.

Короче говоря, самолюбие и мания величия, побудившие Солженицына взяться за тему, на которую у него не хватало сил, привели его как писателя к полному краху… Солженицын обладает достаточным умом, чтобы понять это. Поэтому, решив спустя годы получить Нобелевскую премию, он вынужден был обойти литературу окольными тропами.