Живопись на иконах церкви настолько закопчена и загрязнена в настоящее время, что судить об ее достоинстве весьма трудно; в алтаре весьма плохое изображение Иисуса Христа, несущего крест. Иконостас зеленого цвета, с написанными белыми колоннами, с золотыми украшениями и надписью: «С нами Бог, разумейте языцы – и покоряйтеся, яко с нами Бог». Под алтарем, в подвальном помещении, имеется памятник, сделанный из бута; он как бы поддерживает потолок. На памятнике вделана бронзовая доска с изображением кончины Александра; барельеф, но очень плохой. Памятник окружают девять колонн, окрашенных белой краской. По рассказам, под этим памятником погребены внутренности Александра.

Служащие при дворце ошибочно ныне указывают на комнату, где будто бы скончался император; эта комната имеет два окна на улицу и находится между государевой гостиной, прилегающей к залу, и опочивальней императрицы; но этот покой не более как одна из комнат, входивших в число апартаментов императрицы Елизаветы Алексеевны. В углу этой комнатки помещается большой турецкий диван, обитый когда-то розовой материей, ныне выгоревшею и сделавшейся желтого цвета. У дивана – ширмы из той же материи. У того же дивана в головах стол, покрытый ковром, вышитый, по рассказам, самой императрицей. Над столом в настоящее время помещен портрет в старинной раме императора Александра II. В противоположном углу печь; около нее бюро с мраморным бюстиком Александра I. Ковры старые. В спальне императрицы: кровать, стол, кресла, наугольник и портрет ее масляными красками, по-видимому, копия. Из спальни этой вход в гостиную государыни; оттуда в комнату дежурного генерала и затем в библиотеку, имеющую одно окно во двор и вдоль стен книжные шкафы.

Итак, события последних десяти лет царствования Александра I и в особенности изменения в его личности и характере, происшедшие к концу его жизни, настолько были резки и соответственно поражающи, что современники и окружающие его не могли не останавливаться мысленно на этих переменах. Говорить о них вслух было опасно, можно было лишиться всего благосостояния, надо было таить свои наблюдения и мысли, можно было делиться ими только лишь с самыми верными друзьями. Атмосфера таинственности сгущалась вокруг императора, он сам тоже поддавался общему настроению и поддерживал его. Он никому не доверялся и всех опасался. Ему нужно было иметь около себя таких церберов, как Аракчеев, и ему одному он сравнительно верил.

Страсть к передвижениям, проявившаяся особенно сильно в эти годы, совершенно не соответствовала нуждам управления государством, скорее и вернее, это было просто неудержимое стремление к перемене места, чтобы не оставаться подолгу где-нибудь в одном месте, это было болезненное явление со стороны человека, не доверяющего никому и опасающегося всех. Ему было все равно, ездить ли в пределах своей империи, или отправиться вне ее, – только бы не засиживаться долго. Даже в последнюю поездку, едва успев прибыть на место, Александр уже едет дальше, едет в неудобное для осмотра и путешествий время и возвращается домой уже совершенно больным. Но это лишь одна из черт болезненно измененного характера Александра.

Другая не менее важная черта – это мистицизм, это набожность и крайняя религиозность. На этой почве Александр сошелся даже с таким изувером и несомненно душевнобольным человеком, как Фотий. Стоит только припомнить сцену аудиенции, данной Фотию, по описанию последнего, чтобы понять ясно, что здесь перед нами не один, а скорее два больных человека. Ведь, в самом деле, надо совершенно утратить способность правильной критики окружающего, чтобы принимать серьезно, с благоговением, все причитания и выходки этого изувера, чтобы представлять себя понимающим всю галиматью, которую он выкладывал перед слушателем, надо было довольствоваться исключительно формой, а не содержанием, чтобы на коленях просить молитвы и заступничества этого малопонимающего, необразованного, неосмысленного фанатика, произносившего набор фраз об Антихристе и Страшном суде, и не только слушать, но еще и восхищаться и умиляться. Эта же слабость критики проявляется и по отношению к другому злому гению Александра – Аракчееву, когда никакие самые убедительные жалобы, просьбы, восстания и возмущения не могли подвинуть Александра на то, чтобы вникнуть в суть и проверить, правда ли в колониях все так хорошо, как ему расписывал временщик и как ему показывали при мимолетном осмотре. И это не было какое-нибудь маловажное, по его мнению, дело, которое было недостойно его внимания, нет, это, по его же признанию, было делом очень серьезным и важным.