Проехав Чесменский дворец, Павел остановил карету и вышел на воздух. Только теперь он в полной мере осознал значение случившегося и стоял, задумавшись, быть может, опасаясь ехать дальше. Был тихий, светлый вечер, луна скользила за облаками. Стояла глубокая тишина. Ростопчин, вышедший из кареты вслед за Павлом, подошел к нему и увидел, что цесаревич смотрит на луну и по щекам его текут слезы. Под впечатлением важности момента Ростопчин забылся и, схватив наследника за руку, произнес по-французски:

– Ах, Ваше Высочество, какая минута для вас!

Павел обернулся и крепко пожал ему руку:

– Надеюсь, мой дорогой, надеюсь, – сказал он также на французском языке. – Я прожил сорок два года. Господь меня укреплял. Может быть, Он придал мне силу и разум, нужные чтобы вынести положение, которое Он мне предназначил. Всецело полагаюсь на его доброту.

В девятом часу вечера Павел Петрович приехал в Зимний дворец, битком набитый людьми. Все со страхом смотрели на Павла, имея, говоря словами современника, только одно на уме: что теперь настанет пора, когда и подышать свободно не удастся.

Великие князья Александр и Константин встретили отца в мундирах своих гатчинских батальонов. Они обратились к нему уже как к государю, а не наследнику.

Павел с женой тотчас прошел к умирающей матери. Камер-фурьерский журнал, описывая это свидание, впадает в несвойственный ему лиризм: «Очи высочайших особ видели наипоразительнейшее зрелище. Его императорское высочество свою мать нашел в страдании болезни, лишенную всяких чувств. Кого сие не тронет? Сыновняя горячность и чувствительность не возмогла вынести сей болезненной скорби, возродила чувства темные сетования; их высочества пали перед лицом ея, лобызали руки! Трогательно сие поражало чувства у всех окружающих».

Поговорив с врачами, наследник уединился с Александром в кабинете и вызвал к себе Аракчеева, только что приехавшего из Гатчины. Когда гатчинский губернатор явился, Павел стал отдавать ему приказы по армии. Аракчеев был поражен размахом преобразовательных планов.

– Но Ваше Величество, – осмелился возразить он, – каких же сумм потребует подобное увеличение и содержание одной только гвардии?

– Успокойся, – ответил Павел, – не забывай, что теперь у нас будет не тридцать тысяч, а семьдесят миллионов.

Отдав все распоряжения, которые считал необходимым сделать, новый государь сказал:

– Смотри, Алексей Андреевич, служи мне верно, как и прежде.

И подозвав Александра, соединил их руки:

– Будьте друзьями и помогайте мне.

Великий князь, увидев, что мундир Аракчеева забрызган грязью от быстрой езды, обратился к нему:

– Ты, верно, второпях не взял чистого белья, так я дам тебе.

Он повел его к себе и выдал собственную рубашку. В этой рубашке Аракчеев, согласно его желанию, спустя тридцать восемь лет и был похоронен.

В 1826 году Аракчеев рассказывал в Киеве И.В. Мартосу, что в эту ночь Павел отдал ему еще одно, тайное, поручение, а именно – следить за Александром, как за бабушкиным баловнем, и доносить о каждом его шаге. Алексей Андреевич уверял Мартоса, что просил государя избрать для этой цели кого-нибудь другого, так как он, Аракчеев, не может позволить себе быть орудием несогласия между отцом и сыном. Выслушав его, Павел махнул рукой. Тем это поручение, по его словам, и окончилось. Этому рассказу можно верить – Аракчеев, при его собачьей преданности, конечно, не мог клеветать на Павла.

Видимо, в эту ночь на 6 ноября все бумаги об отстранении Павла от престола перешли при помощи Безбородко и Платона Зубова в руки наследника. Во всяком случае, камер-фурьерский журнал свидетельствует, что еще до смерти императрицы Павел приказал опечатать все ее бумаги и «сам начав собирать оные прежде всех».