На одиннадцатый день, заняв свое место в приемной Мелиссино и дождавшись его выхода, Алексей Андреевич со слезами отчаяния бросился к нему:

– Ваше превосходительство, примите меня в кадеты… Нам придется умереть с голоду… Мы ждать более не можем… Вечно буду вам благодарен и буду за вас Богу молиться.

Тронутый его видом, Мелиссино вернулся в кабинет и вынес собственноручную записку для подачи в корпусную канцелярию. В этот счастливый день 19 июля 1783 года отец и сын с утра ничего не ели. Завернув из корпуса в ближайшую церковь, они благодарили Бога одними земными поклонами – поставить свечу было не на что. К счастью, у какого-то родственника им удалось раздобыть немного денег на обратную дорогу отцу.

Этот жестокий урок бедности и голода Аракчеев не забыл. Впоследствии, став всемогущим, тщательно следил, чтобы на поступающие к нему прошения немедленно клалась резолюция – отказа или исполнения.

Не имея ни связей, ни положения, ни денег, молодой кадет полагался только на двух помощников – свое усердие и милость начальства. Вскоре он стал числиться среди первых учеников. Ему удалось значительно улучшить свое деревенское образование. Он свободно читал по-французски (говорил значительно хуже), знал разговорный немецкий. В аттестации сказано, что Аракчеев «особенно отличился успехами в военно-математических науках, а к наукам словесным не имел особой наклонности». Сказались-таки детские забавы с цифирями!

Из сильно развитого у него чувства благодарности, Аракчеев не жалел сил, чтобы угодить Мелиссино. Его репутация отличного кадета способствовала тому, что в 1787 году, когда он был выпущен из корпуса с чином поручика, Петр Иванович оставил его при корпусе на должности репетитора с обязанностью учить кадетов арифметике, геометрии, артиллерийскому делу и фронту; помимо этого, ему почему-то поручили заведовать корпусной библиотекой. На строевых занятиях с кадетами Аракчеев впервые начал выказывать то «нестерпимое зверство», которое так сильно прославило его впоследствии. В русском человеке жестокость весьма часто соседствует с набожностью и любовью к порядку.

С этого времени дела Аракчеева пошли в гору. Он сблизился с главным наставником великих князей Н.И. Салтыковым, который поручил ему воспитание сына; Мелиссино оказывал ему покровительство, назначив своим адъютантом. Андрей Андреевич, прибывший в ту пору с Елизаветой Андреевной в гости к сыну, долго хмурился, глядя на окружавшую его «роскошь» – кожаные кресла и стол, покрытый зеленым сукном, – а потом спросил:

– Послушай, Алексей, скажи мне прямо, без утайки, как должен сын отвечать отцу: не воруешь ли ты, или не берешь ли взяток?

Подобные грешки за Аракчеевым не водились. Не получая денег из деревни, он жил на те средства, которые получал от репетиторства в корпусе и занятий с сыном Салтыкова; ему случалось подолгу ходить в одном и том же заношенном мундире.

В 1792 году Павел Петрович пожелал улучшить организацию артиллерийского дела в своих войсках и искал для этого сведущего артиллерийского офицера. Поскольку охотников до гатчинской службы было немного, он обратился за помощью к Мелиссино, и тот ответил наследнику, что такой человек у него есть.

4 сентября Аракчеев представился в Гатчине наследнику. Он легко усвоил сложные требования гатчинской службы, казавшиеся многим невыносимыми. На первый вахтпарад он явился безотказным автоматом, как будто век прослужил в Гатчине.

Шагистика, господствовавшая в гатчинских войсках, объяснялась тем, что Павел принял за образец устаревшее линейное трехшереножное построение прусской армии, с главным упором на залповый неприцельный огонь (полагались на устрашающий противника гром, а не меткость выстрелов). При таком способе ведения боя от солдат и офицеров требовалась виртуозная выучка, чтобы маневрировать, не нарушая строя. Усилиями Румянцева и Суворова боевое искусство русской пехоты шагнуло в то время далеко вперед – к построению колоннами, штыковому удару и прицельной егерской стрельбе, благодаря чему «образцовая» гатчинская пехота представляла собой живой экспонат из прусского военного музея. Однако у гатчинцев была одна несомненная заслуга перед русской армией, а именно – в организации артиллерийского дела. В конце XVIII столетия ведущими русскими полководцами было официально признано, что артиллерия не может играть решающей роли в победе. Это было тем более опасно, что в далекой Франции при осаде Тулона уже блестяще заявил о себе один молодой артиллерийский поручик по фамилии Бонапарт