: последнее слово, кстати, весьма поэтично и, на мой взгляд, изо всех его словоновшеств – самое удачное и естественное, жизненное).

Таким образом, буква и слог – вне поля языковых интересов Цыбулевского. Звучащее слово – но не вообще, а как грамматическая единица речи – является неделимым ядром его литературной работы, самым нижним – из возможных – уровней стиха.

Кроме этого уровня, поэзия емлет еще несколько существенных, качественно различимых уровней своей речи и работы над ней. Во-первых, это контакт двух (реже – трех и более) слов, сфера их интегрального взаимодействия. Далее – уровень строки, а затем – строфы. Эти три уровня объединяет то, что они являются областью распространения и блуждания отдельного поэтического периода – фразы, как правило, совпадающей с грамматическим предложением и умещающейся на одном из этих трех уровней (реже – между ними).

Четвертый уровень – законченное стихотворение, целостное и обособленное (особенности композиции и архитектоники). Поэтическая целостность достигает своего потенциального максимума именно на этом уровне.

Пятый уровень (если считать от уровня контакта пары слов) – это стихотворный цикл и, наконец, шестой и седьмой – раздел поэтической книги и собственно книга стихов[120].

Здесь, говоря о Цыбулевском, я, к сожалению, не смогу коснуться всех упомянутых уровней (впрочем, два последних – взаимосвязанных – уровня у него не выражены: «Владелец Шарманки» производит скорее впечатление сборника стихов, чем книги). Но на других двух уровнях – первом (поподробнее) и четвертом (более бегло) – я все же задержу Ваше внимание.

Итак, зона контакта двух соседних слов, поприще их стыка и стычек. Границы этого уровня размыты: с одной стороны, он может захватывать и не два слова, взаимодействующих в единстве, а три или чуть больше. С другой стороны, этот контактный срез может идти и внутри одного слова, если оно необычно и образовано с помощью внутреннего склонения слов, например (в этих редких случаях второе взаимодействующее слово, отдав первому букву или две, невидимо, хотя и слышно).

Следует различать два генотипа контактности слов, два важнейших фактора их соседства, в реальной поэтической ткани или же воедино слившихся, или сочетающихся в тех или иных пропорциях. Это – звуковое и смысловое начало, звукопись и смыслопись.

С контактной звукописью мы уже сталкивались, когда речь шла о корнелюбии Цыбулевского. Корнесловие подразумевает контакт родственников: однокоренные слова нижут свои приставки, суффиксы и окончания на звуковую бечеву корня. При этом смысловой выигрыш оказывается число количественным: смысл не обогащается, а только подчеркивается, усиливается, словно голос в мегафон.

Теми же звуковыми эффектами обладает и псевдокорнелюбие, однако здесь больше возможностей обрести смысл, обрасти смыслом. Здесь начинает играть смысловая разница близких по звучанию и сопряженных корней слов. Это уже мостик в смыслопись.

Укажу еще на два сходных приема, звукописных по преимуществу и тоже очень характерных для Цыбулевского.

Первый – это сознательное бессознательное повторение одних и тех же слов или сочетаний (как правило, двоекратное). В прозе «Шарк-шарк» Цыбулевский пишет (с. 259): «Мы летим в сторону, противоположную Джвари. Вернее, Джвари-Джвари, ведь то, что любишь, – удваиваешь». А удваивая, добавляю я, – усиливаешь! Во «Владельце Шарманки» можно встретить не один десяток примеров такого влюбленного удвоения.

Вот несколько примеров из стихов: «Что в имени тебе Зербити, / Зербити и Гохнари – что?..» (с. 5).

Или: