Кажется, последняя книга, которую он отдал в печать, называлась «Дом шести глаз». Или нет, это была в начале. Последняя книга была о чем-то сером. Теперь и не вспомнить, но она была выпущена в печать четыре года назад. Она была неплоха, даже интересна, но не получила широкой известности, как впрочем, и остальные за последнее время. Или на ужасы пропал спрос, или он сам не заметил, как испортил свой стиль и запустил сюжеты, но отсутствие признания больно било по разросшемуся эго Лоренца, поэтому совсем скоро он прекратил писать вовсе, хотя и хотел к этому вернуться.

Марлис предлагала тогда сменить обстановку, вернуться в Берлин, где у них оставался кондоминиум, встать на творческий путь с того места, где он начался. Но Лоренц считал иначе: зачем писать книгу, если я могу подумать о том, как пишу ее? И до какого-то времени это его вполне устраивало.

Он подошел к своему дому через пятнадцать минут, замерзший, промокший и невероятно злой. Он не чувствовал привычного веса часов на руке, и это вызывало раздражение, а от воспоминаний, как он лишился подарка Марлис, начиналась судорога.

Лоренц открыл входную дверь ключом, перешагнул порог и остановился, отряхивая пальто. Надо было захватить с собой зонт, но утром, с похмелья, ему обычно не до этого. Он щелкнул выключателем, сковырнул ботинки, отправив их один за другим в гору разбросанной обуви возле дверей и поправляя рукой волосы, пошел в гостиную, размахивая бутылкой шампанского, как гладиатор перебитым мечом.

Гостиная давно перестала играть свою основную роль, превратившись в единственную жилую комнату во всем доме. Лоренцу оказался без надобности его кабинет, пустая и холодная спальня, холл, коридор, детские – все это только давило на него ненужным и глупым грузом воспоминаний. Кухня тоже была не в чести. Чаще всего он заказывал готовую еду прямо на дом, или покупал что-то по дороге домой, когда возвращался из бара, так что кастрюли и сковородки сохранили девственную чистоту, оставшуюся еще со времен совместной с Марлис жизни.

Гостиная – коридор – ванная, дальше круг снова замыкался в кольцо, и Лоренца это вполне устраивало.

Возле широкого дивана, где они собирались всей семьей, стояла целая батарея пустых бутылок. Стеклянные, пластиковые, жестяные – из под пива, виски, водки, джина, шампанского, вина, пива. Можно было бы собрать неплохую коллекцию, если бы открыли музей, посвященный алкоголизму.

Аккуратный журнальный столик со стеклянной крышкой в форме лепестков цветка, тоже был заставлен рюмками, стаканами, шотами и кружками с одного края, с другого стояли четыре переполненных пепельницы и валялись полупустые пачки сигарет. Горы пепла были такими, что укрывали стекло толстым слоем – еще немного, и все это посыплется прямо на пол, на дорогущий длинношерстный ковер.

Посредине этого вертепа, между рюмками и окурками, оставалось святое чистое место, хотя и немного липкое от пролитых напитков. Именно здесь покоилась единственная вещь, которой Лоренц, в самом деле, дорожил. Маленький ноутбук пришел на смену старой допотопной пишущей машинке, которой пользовался раньше. Кнопочный антиквариат был уродлив и тяжел, как все смертные грехи, поэтому от нее пришлось отказаться. Тем более что работа с текстовыми редакторами на компьютере оказалась куда более продуктивной – исправляй написанную чушь, сколько хочешь, не задумываясь о запасах чистой бумаги.

Впрочем, недавно Лоренц начал думать, что это играет совсем незначительную роль, если большую половину времени, работая над текстом, пялишься на белый лист, ожидая, пока в голову прокрадется хоть какая-то мысль. Наверное, раньше он писал совсем иначе, и вдохновение никогда не становилось мучением, или он просто этого не замечал.