– Энвер Хасанович, Сашу сбросили с моста? – спросила Маша. – Живого?

– Вот этого я не знаю, – честно признался Хенталов. – Экспертиза установит точно.

– Вы говорите, что работали профи. Значит, муж не может быть живой?…

– Это исключено, к сожалению. Ты видишь, как здесь высоко? Александр Михайлович исполнил свой долг до конца. До самой смерти я его не забуду. Надейся на меня.

– Энвер Хасанович, научите меня так держаться! Я чувствую, что, борясь с собой, теряю сознание, – призналась Маша.

Её знобило и корёжило. Хенталов обнял вдову и повёл через шоссе к машине.

– Поплачь – ты ведь женщина. Никто тебя не осудит.

– Пока не могу, – призналась Маша. – Наверное, это шок. А потом утону в слезах.

– Дома у вас никого нет? – спросил Хенталов.

– Нет. А что?

– Возвращайся в квартиру и вызывай милицию. – Хенталов и сам не заметил, как стал называть Машу на «ты», как Сабину. – А я отвезу Джерри к своему ветеринару. Потом вернусь сюда.

Энвер оглянулся по сторонам. Окрестные дома крепко спали. И у него стали закрываться глаза. Захотелось зевнуть, но пришлось сдержаться.

– Хорошо, я вызову милицию, – механическим голосом сказала Маша. – Но я знаю, что без Саши не выдержу. Пока мне кажется, что это сон.

– Всегда так кажется, – заверил Хенталов. – И мне тоже. При дневном свете я, наверное, ужаснусь.

– Бывает, что горе лечат словом, – начала Маша. – Но для этого оно должно быть мудрым и искренним. Скажите мне такое слово! Я вижу – мы можете. Вы умеете молча любить и ненавидеть. Я учусь на психологическом факультете МГУ. Мне кажется, что вы – типичный человек действия, интроверт*.

– Скорее всего, так оно и есть.

Хенталов повёл Машу к домам, которые будто бы качались под ветром. По бескрайним просторам вокруг шоссе рассыпались огни – фонари, прожектора фары. Он знал, что им с Машей предстоит увидеть своих любимых людей в гробах, услышать казённые соболезнования, пережить похороны и поминки, а потом – беспредельную тоску.

– Мне нельзя подражать, Машенька, – признался Хенталов и незаметно взглянул на часы.

Половина второго ночи. Домой ехать бесполезно. Лучше отдохнуть на Варшавке, в квартире Сабины. И уже оттуда направиться в больницу. Теперь уже никогда не будет той встречи, о которой говорила Елена Семёновна. И придётся ей самой отдуваться за покойного Александра Мера.

– А почему? – удивилась юная вдова.

– Я никогда не говорил своей жене о любви, понимаешь?

– А почему? – удивлённо повторила Маша.

– Потому что действительно любил её.

– А те, кто говорит, не любят? – Маша то и дело вытирала слёзы платочком.

– Знаешь, как считают в моём народе? Это такое поверье. И я хочу, чтобы ты знала о нём. Тебе, надеюсь, ещё долго жить. Всегда лучше пользоваться мудростью, накопленной ранее. Седой Кавказ богат духовно, а это важнее денег. Речь пойдёт о любви, но то же самое можно сказать и о ненависти. Любое святое и сильное чувство нельзя опошлять постоянными разговорами о нём. «Любовь – это цветок, расцветающий в глубине души, но каждое слово любви отрывает у него один лепесток, поэтому нужно остерегаться говорить о ней много. Ведь, бесконечно обрывая лепестки, можно оставить от цветка один стебелёк».

– Потрясающе! – пробормотала Маша.

– Тот, кто клянётся вечно помнить, забудет на второй день. Говорящий о неминуемой мести словами и ограничится. Моя тайна на самом деле – не тайна. Просто я сужу о человеке по делам, а не словам. А теперь иди, быстро вызывай милицию. А мы с Джерри поедем к врачу.

Сабина любила друзей, любила гостей. Восточная щедрая душа, безвременно увядшая роза. Упавшая на лету певчая птичка…