– А что будет со мной?

– С тобой? – Аластор пожал плечами. – Сегодня у меня будет достаточно дел, чтобы не задаваться этим вопросом. Оставим его на завтра.

Посчитав, что разговор окончен, Аластор двинулся в сторону сплошного ряда стеллажей, занимавших одно из небольших углублений в северной части грота.

Сашка пытался понять, домыслить сказанное Аластором. Он ухватился за эту явную, читавшуюся на поверхности мысль – охотились не за дедом и не за его небогатым скарбом, а за ним. И хотя верилось в это с трудом, все же следовало сознаться себе, что в подобном, кажется, не было лукавства. Но главное, он никак не мог понять, зачем Ордену понадобился мальчик из далекой провинции, у которого за душой не было ни гроша, а единственным покровителем и опекуном до вчерашнего вечера был небогатый старик, известный разве что своими золотыми руками. Безумно хотелось объяснений. Хотелось услышать причину бесчеловечной охоты за ним. Но кто мог их дать? Аластор? Но он молчал. Быть может, не знал или просто делал вид.

Приблизившись к металлическим полкам стеллажей, еще блестевших новой серебристой краской, Аластор замер и быстро очертил взглядом вереницу сложенных наверняка по какому-то порядку вещей. Здесь было все или почти все, что могло бы пригодиться человеку в его скромном существовании, или выживании – если посмотреть на это под другим углом. Наверное, здесь чего-то могло и не хватать, но человеку всегда чего-то не хватает. В общем, стеллажи уже едва справлялись с накопленным имуществом, и в ход начинали идти крепкие деревянные ящики, зеленого цвета, на которых белыми буквами были выбита цифровая маркировка. Что она означала, Сашка не знал, но Аластор уже давно использовал их как удобную и весьма практичную емкость для хранения. А хранить у него было что. Когда Аластор принялся набивать широкий, походный рюкзак, Сашка с изумлением отметил, что он не знает и половины того, что оказывалось внутри парусиновой ткани. Из того, что удалось идентифицировать, было: ножи, разных форм и длинны лезвия, пара черных пистолетов, новеньких, будто только купленных в магазине, арбалет, мутно-белые упаковки таблеток, оранжевые ампулки с неясной жидкостью, часы и нитки. В общем, снарядив рюкзак доброй частью походного имущества небольшого торгового каравана, Аластор с невообразимой легкостью закинул его на плечи и поспешил огласить простую, как выстрел, мысль:

– Мне нужно ненадолго покинуть пещеру.

– Я здесь не останусь, – неожиданно заупрямился Сашка.

– Ты начинаешь действовать мне на нервы, – на удивление спокойно отреагировал Аластор. – А ведь появился только вчера. Ладно! Но смотри, я не буду нянчиться с тобой в дороге!

Сашка с радостью согласился на такое условие; перспектива остаться одному в мрачной сырой пещере с вереницей запутанных ходов пугала его даже более, чем сам Аластор.

Дух мщения, каким он казался теперь, извлек из бездонных недр своего склада еще два пистолета; один вложил в кобуру, пристегнутую к ноге, второй спрятал за поясницу и, запалив состряпанный из куска ветоши и палки факел, побрел к выходу.

Приглашения не последовало, и Сашка, еще толком не переварив еду, смиренно побрел следом. Они шли или, скорее, пробирались в глубину темных тоннелей, пронзая тягучую пелену мрака трепещущим огнем факела и тихо вслушиваясь в вечный шепот, гуляющий под каменными сводами тишины. Каждому она несла что-то свое; наверняка в ней тяжело бегали мысли Аластора, скрытые за вечной гримасой его маски, наверняка… а вот Сашке все мерещилось, будто кто тянется вслед за ними, прижимаясь к холодным стенам и натужно приглушенно дыша. Казалось, будто из темноты вот-вот вырастут чьи-то руки и, схватив его, потянут в пучину бездонного мрака. И эти мысли еще сильней прижимали его к Аластору, к живому огню, горящему в глубокой всепоглощающей мгле. Наконец, за очередным поворотом, шипящий язык пламени вздрогнул и яркий ослепительный свет, больно полоснув по глазам, разлился по узкой горловине пещеры. Сашка зажмурился и резко замер, стараясь обвыкнуться в этой новой, внезапно вспыхнувшей реальности. Она только зарождалась в первых ощущениях: в легком шепоте гулявшего ветра, в тягучем перепое птиц над головой, в горячем дыхании воздуха, лизавшим кожу – но лишь разлепив ресницы, удалось окунуться в нее полностью, всем существом.