Шагай полагает, что Зыбь – это исполнительский интерфейс, что бы это ни значило. Типа, ты ей вопрос, она тебе – ответ. Только и то, и другое – из очень специфической области, что, конечно, совершенно лишено смысла.

Каждому по заводной собачке – это ли вершина мысли высшего существа? Этого ли от нас хотят?

– Все? – спросил Гриб.

– Да, – ответил Вотун.

Он сложил бумаги с записями и посмотрел на Гриба. Что-то странное просквозило в его взгляде. Будто ему очень и очень чего-то жаль. То ли того, что Гриб, которого он пестовал все это время, не выказывает нужных способностей. То ли того, все его записи скоро никому будут не нужны.

– Ты читать-то умеешь? – спросил Вотун.

– Вроде да, – сказал Гриб. – Помню, что умел.

– Потом, если что, разберешься без меня? – тряхнул бумагами Вотун.

– Не знаю.

Вотун, кивнув, высморкался.

– Ладно, – сказал он. – Теперь об овце. Как мне кажется, это первый такой случай. Ничего похожего у меня в записях нет.

– И что это значит? – спросил Гриб.

– Давай подумаем… – Вотун покашлял, сплюнул зеленью в тряпку. – Вот, зараза! У тебя-то какие-нибудь мысли на этот счет есть?

– Ну, первое, – качнулся на чурбачке Гриб, – если мы фиксируем такое событие, не факт, что оно не случалось раньше. Мы могли не обращать внимания. Или не обладали информацией.

– Мысленно аплодирую.

– А второе, овца, видимо, была слишком опасна, раз ее пришлось уничтожать посредством столь необычного явления.

– Овца?

– Да.

Вотун хмыкнул.

– Это была особенная овца?

– Не заметил, – сказал Гриб, – но, возможно, при жизни…

– Так, давай не будем плодить сущности. При жизни – это уже домыслы. У нас есть событие, будем отталкиваться от него. Что думаю я…

Вотун заглянул в бумаги. Гриб подобрался.

Ему нравилось слушать своего учителя, потому что он не говорил, он клал узорчатую плитку прямо Грибу в голову, и одна секция гладко стыковалась с другой, слово цепляло слово, глупость виделась глупостью, а за предположением прятался смысл.

– Итак, что мы имеем? – спросил Вотун и посмотрел на Гриба. – Мы имеем сплющенную овцу. Важно нам, посредством чего случилась ее смерть? Только в том разрезе, человеческих это рук дело или нет. Понятно, что Эппиль такое провернуть не мог, даже если и набрал бы в Зыби десяток-другой исполнителей. Для Эппиля в подобной смерти овцы нет никакой выгоды. Я попытался было допустить, что интерес Эппиля мог заключаться в том, чтобы будоражить общество, загадывать ему загадки, посредством необъяснимых чудес смущать умы и тем самым распространять свое влияние, только быстро понял, что за такое, скорее, ухватился бы Зепотр, а никак не обычный фермер. Но даже если предположить, что сговор с Зепотром имел место, я не вижу, для какой цели они на это пошли. О том, что в результате молитв был вызван палец Божий, слухи по Жалейке не идут, в монастырь этим не манят и откровений никому не обещают. Да и какое наше общество, чтобы его будоражить? Смех один.

Вотун перевел дыхание.

– Зараза! – сказал он, высморкавшись. – Если бы не гнилая неженка, сам бы к нему сходил. Ты не сказал Эппилю, чтобы овцу не трогал?

– Он хотел отнести ее в Зыбь, – сказал Гриб.

– Жалко.

– Я могу сходить к Эппилю снова. Попросить его…

– Не стоит. Так вот, – Вотун налег на подоконник, – если мы имеем дело с нечеловеческим вмешательством, возникает вопрос: зачем это сделано? При этом я сразу хочу отмести как несостоятельную ерунду то, что, возможно, это было сделано случайно или из развлечения. Мы все-таки говорим о природе существа высшего порядка и, извини, подходить к нему с человеческими мерками было бы абсурдно. Ведь так?