Но баскетболом мы занимались всерьез. Каждый день, все время. Пятнадцать человек на тренировке в десять раз жестче чем все, что было дома. Все время бросали мяч, тук тук тук о полированные доски, идеальный скрип наших подошв. Мы отрабатывали игру один на один, мы отрабатывали два на два, мы отрабатывали два на одного. Отбивали броски в прыжке со средней дистанции, броски в прыжке с разворота и с трехочковой линии. Но уже на другом уровне. Парни из команды были сильнее, быстрее и умнее чем все, против кого я играл дома, в Линкольне, теперь я играю с мужчинами, не с пацанами, и в тот первый год я это чуствовал. Они все были на шаг с лишним впереди меня в воздухе, половину моих мячей блокировали или отбирали, и атмосфера вокруг меня словно обмякала и падала.

Быть круче. Быть сильнее и быстрее. Я должен.

После тренировок мы обычно сидели вчетвером или впятером в кафетерии, к коленям примотаны толстые мешочки со льдом, мы таращимся в тарелки с вялой говядиной и брокколи, есть не хочется, потому что тренер гонял нас как быков на кариде и мы еще не отошли. Столовая до балок потолка провоняла жирным горелым мясом, столешница холодная, в голове хули-хули[66]. От всего этого я чуствовал себя угашеным, хотя был трезв как Иегова.

– Кажется, я только что заснул с открытыми глазами, – сказал Грант.

– Заснул, – произнес Де Шон, – я сам видел. А я пытаюсь не обоссаться. Как тут отлить, если я весь в этом? – Он дрыгнул коленом, мешочек со льдом брякнул. – Если уж делают нам эти компрессы, пусть тогда и памперсы выдают.

– А ты что, восстанавливаешь водный баланс? – Грант кивнул на высокий стакан, из которого пил Де Шон. – Вечно он старается восстановить водный баланс, но с утра первым делом пьет диетическую колу. (Они жили в одной комнате, белозадый Грант, виггер[67] из Стоктона[68], и Де Шон из Эл-Эй[69].)

– Мне нужен кофеин, – извиняющимся тоном ответил Де Шон.

– Так выпей кофе, придурок.

– На вкус как твоя мама.

– Ну хватит, – сказал Грант. – Я тут типа пытаюсь расслабиться.

– Да ты весь семестр расслаблялся, – сказал Де Шон, – на занятиях по истории и вообще. Я, кроме экономического расчета, ни о чем думать не могу. Экзамен через два дня, я должен готовиться, а у меня голова, будто я укурился.

– Как воздушный шарик, да? Как будто шея ее не держит.

– Во-во.

– У Гранта голова всегда так, – сказал я. – Наверняка он из тех, кто на занятиях ест клей на задней парте.

– В началке, с этими своими большими ушами, – подхватил Де Шон. – Я это прям вижу.

– Ладно в началке, я говорю о прошлой неделе, – ответил я.

Де Шон с Грантом грохнули, прям взвыли от смеха, сложились пополам, и другие парни тоже.

Тогда я и почуствовал это. Я понемногу вписывался, становился одним из них. Мы чиркали по площадке до кровавого пота, работали вместе, как они говорили, хорошо, следущий пас дай посильнее, сделай точную передачу, или когда я в конце концов забросил несколько мячей в прыжке, они такие, вот, давай еще раз, и так всегда – я знал то, что они в меня верят. Они видели, кто я и кем стану.

А дома? С начала семестра я звонил маме с папой, обычно сидел на кушетке, которую мы засовывали под нашу кровать-чердак, кушетка была клетчатая, зеленая как авокадо, в веснушках сигаретных ожогов, у стены напротив мини холодильник. Мой сосед по комнате, Прайс, царапал ручкой бумагу, делал домашку – ноутбука у него не было, как и у меня. Наверное, мы были единственными без компьютеров во всем универе, такое чуство, что мне все время напоминали, откуда я родом – и я говорил со всеми по телефону, с мамой, папой, Ноа, Кауи, по очереди.