Но посетители к нам не спешили. Особого шума не было. Разве что соседи заглядывали. Регулярно, но по одному. Какая-нибудь местная тетенька, лохматая, будто только что проснулась, с двухлетним сыном на бедре, у сына диабет, и вот она говорит, мы тут слышали про Найноа, не может ли он помочь. Или мужчина, который потом приходил еще раз, кажется, хапа кореец, в слишком узкой футболке, обтягивавшей слишком широкую грудь, объяснял, почесываясь, что у него четвертая стадия добралась даже до пальцев ног. Не мог бы ваш сын помочь.

Кажется, поначалу мама не очень понимала, как быть, просто слушала, грустно наморщив лоб, впускала человека в дом и шла за Ноа в их с Дином комнату. Посетитель заходил туда вместе с мамой, но та вскоре выходила.

– Он сказал, что при ком-то не может, – пояснила она в первый раз.

Чуть погодя возвращался и посетитель. Не знаю, что там Ноа с ними делал, но уходили они практически пританцовывая. Ноги пружинили, как на резинке. Глаза спокойные, не то что раньше. Значит, что-то он исправлял.

Так что, разумеется, люди к нам заглядывали. По одному, но регулярно. Толпы никогда не было.

Как-то раз я видела вот что: взрослая дама, говорила что-то про начальную стадию того-сего, перед уходом завернула на кухню. К маме. И дала ей деньги. Я думала, мама удивится: нет-нет, что вы, я не возьму. Ничего подобного. Она кивнула и взяла деньги так легко, словно сидела за кассой в “Дж. Ямамото”.

Мы с Дином и Ноа не дураки, мы знали, что папа с мамой вечно в долгах. Они постоянно обсуждали по телефону все, от кредитных карт до дома. Это стало у нас чем-то вроде молитвы: отче наш, иже еси в долгах до небеси, да святится выплата твоя. Классе в четвертом я была уверена, что абсолютно все приглашают музыкантов и устраивают вечеринки, на которых берут с гостей деньги за вход, чтобы собрать на оплату жилья[26]. Но когда я рассказала об этом на уроке, учительница прослезилась. И после занятий пристала ко мне с расспросами.

– Может, вам помощь нужна? Все ли у вас хорошо? – спросила она с грустно-серьезным лицом.

– Вы же учительница, – ответила я.

– Что ты имеешь в виду? – удивилась она.

– Вы учительница, – сказала я. – Чем вы нам поможете, поделитесь талонами на продукты?

Но теперь, когда к Ноа потянулись посетители, в нашем доме не водится никаких шмоток типа “Росс – Одеться дешево не вопрос”. Мы даже съездили всей семьей в “Перлридж”[27]. И каждый выбрал себе несколько вещей в “Гэп” и “Фут Локер”. И еще мы несколько раз устраивали хорошие ужины с ахи.

Наверное, мама всем говорила, что у нас своя жизнь и к нам нельзя заявляться когда вздумается. И люди к ней прислушивались, правда-правда. Кому-кому, а нам действительно повезло, что мы на Гавайях[28], потому что теперь ни до, ни во время ужина к нам никто не приходил, и мама с папой за столом подсчитывали прибыль, опустошая конверт с наличными. Потом возвращался Дин после очередной игры на площадке, объявляя о своем появлении стуком баскетбольного мяча по тротуару, бац-бац, громко, словно он сам внутри мяча и подпрыгивает от зависти.

В один из таких вечеров я заглянула в комнату Ноа. Прошло, может, месяца четыре с тех пор, как к нему стали наведываться посетители. Он лежал на своей кровати, бессильно свесив руки. Дышал медленно, таращился в потолок.

– Эй, – окликнула я.

Он кивнул. И все.

– Тебе плохо? – спросила я.

Он отвернулся к стене. И меня это разозлило. Ему явно было плохо, но спрашивать его, что да как, никто не собирался. А он явно хотел, чтобы его спросили, вот я и спросила.

– Ну и пожалуйста, – сказала я, хотела было закрыть дверь, но тут он что-то произнес. Кто бы сомневался. Как раз когда дверь должна была закрыться. – Что? – спросила я и вернулась в комнату. Там на стороне Дина плакаты с рэперами и звездами баскетбола, у Ноа роботы и чуваки с мечами в объятиях грудастых принцесс.