Метафора «страна березового ситца не заманит шляться босиком» подверглась существенному изменению: «қайың шыт киген cipə елiм ойынға бетiн бұра алмас», что означает: «В березовый ситец одет народ, не повернется мое сердце к забавам».

Таков неполный перечень трансформированных, потерявших в переводе оригинальную окраску, метафор С. Есенина. В результате перевод не производит на читателя такого впечатления, как сам оригинал.

В переводе стихотворения «Шаганэ ты моя, Шаганэ» мы находим другие факты отклонения от семантики оригинала. Исповедальная форма поэтического изъяснения: «я готов рассказать…» заменено обращением: «қара, əне, то есть – посмотри». Многозначное «потому, что я с севера, что ли» в первой строфе переведено «терiстiк сонау дала əне», что означает: «просторы северные вдали, посмотри».

Слова «я нисколько не чувствую боли» переведены: «ауырды десем не дерсiң», что означает: «больно, если скажу – что ответишь». Эти весьма типичные отклонения от авторского смысла приводят к тому, что перевод получается неадекватным и в какой-то мере нереалистическим.

Несмотря на эти недостатки, переводы Гафу Кайрбекова, Гали Орманова и других поэтов, работавших над составлением сборника, следует считать ценными, поучительными. На этих первых и единственных в своем роде переводах обучаются «высокому искусству» новые поколения поэтов-переводчиков, отшлифовывается их поэтическое мастерство.

Вопросы:

1. В чем заключаются характерные различия между переводом поэзии и прозы?

2. Назовите казахских поэтов-переводчиков, воспроизводивших поэзию С. Есенина на казахском языке.

3. Раскройте смысл термина «эквилинеарность».

Задания:

1. Выпишите значимые реалии в поэзии С. Есенина и прокомментируйте их перевод.

2. Прокомментируйте перевод тропов С. Есенина на казахский язык.

В трудах академика М. Каратаева, особенно тех, которые были посвящены мастерству М.О. Ауэзова в романе-эпопее «Путь Абая», были затронуты актуальные вопросы психологии художественного творчества. В связи с этим возникает необходимость более ясного определения отношения известного теоретика к данной сложной проблеме литературоведения и эстетики.

Нет никакого сомнения в том, что М. Каратаев понимал всю важность данной проблемы, являющейся кардинальной сущностной проблемой теории литературы, имеющей мировоззренческое и общефилософское значение и, безусловно, нуждающейся в дальнейших углубленных исследованиях в соответствии с духом времени. Было также ясно, что эту задачу нельзя сколько-нибудь успешно решить без совместных усилий литературоведов, философов, психологов, нейролингвистов. В западном литературоведении данный процесс успешно развивался, результатом чего стало появление литературоведческой школы Н. Фрая2. Сейчас литературоведам ясно, что появление этой школы, да и других, свидетельствовало о значительном прорыве западной эстетики и теории слова в новом перспективном направлении, которое в последнее время все чаще стали называть коммуникативной поэтикой.

Между тем советское литературоведение, связанное по рукам и ногам идеологическими предрассудками, в решении назревших проблем эстетики и теории художественного слова, зашло в тупик. Особенно ясно эта тупиковая ситуация обозначилась в 70-х годах. Озарения М.М. Бахтина в области теории жанра и психологизма эпических форм, несмотря на большое количество цитат в трудах других ученых, где звучали его идеи, тем не менее, принципиального развития не получили. Многие литературоведы с подозрением относились не только к трудам, но и даже к имени ученого, наметившего новые перспективы развития литературоведения.