Когда речь заходит о людях, спасающихся от гражданской войны, внешней интервенции или террора исламских фанатиков, естественным образом включаются механизмы эмпатии, сочувствия и солидарности. Большинство западных европейцев (56% французов, 72 – немцев и 69% итальянцев) считают долгом «принять мигрантов, которые бегут от войны и нищеты» [Les Européens et la crise.., 2016, р. 9]. Одновременно 88% французов, 81 – немцев и 83% итальянцев хотят, чтобы беженцы не остались навсегда в Европе, а через несколько месяцев или лет возвратились к себе на родину [Ibid., р. 39].

Но сегодняшние беженцы-мигранты, которые добираются издалека, иногда с риском для жизни, и платят тысячи, а чаще десятки тысяч евро за нелегальный транзит на территорию Евросоюза, делают это как раз в расчете на то, чтобы остаться и перевезти в Европу родственников. И это вполне очевидно. Еврокомиссар Пьер Московичи призвал европейцев понять и принять это: «Беженец прибывает не для того, чтобы уехать! Мой отец был беженцем, когда приехал во Францию…» (цит. по: [Noé, Hanne, Raufer, 2015, р. 92]).

Моральный долг в отношении беженцев неоспорим, как и вытекающая из международного права обязанность предоставить им помощь. Вопрос в том, что предполагает этот двойной долг в нынешней ситуации. Комментируя эту тему, епископ Фрежюский и Тулонский монсеньер Рей отметил: «Наш христианский долг – в ситуации гуманитарной катастрофы проявить сочувствие и мобилизовать усилия, чтобы оказать действенную помощь… Однако есть точка равновесия, которую предстоит найти. Разум требует от нас искать решения, состоятельные в долгосрочном плане. Границы по-прежнему имеют определяющее значение для регулирования миграционных потоков и сохранения богатства наших идентичностей» [Rey, 2016]. Большинство европейцев, судя по опросам, воспринимают эту дилемму в том же ключе, четко разделяя моральную оценку проблемы беженцев и миграции в целом.

Между тем моральный эффект сочувствия к беженцам широко эксплуатируется в качестве инструмента, с помощью которого формируется определенный образ событий и продвигаются определенные идеи и позиции. Происходящее представляется главным образом как «кризис беженцев», а не как многоаспектный иммиграционный кризис. Глубинный смысл именования всех нелегальных мигрантов беженцами в том и состоит, чтобы на концептуальном уровне распространить моральное обязательство приема на всех. Встречается еще более узкая и политизированная версия, согласно которой речь идет о беженцах, «спасающихся от диктатуры Башара Асада», – именно так определяют проблему глава французского филиала Human Rights Watch и другие борцы за права человека.

В фокусе многих «мейнстримных» массмедиа находится именно то, что взывает к моральной солидарности и работает на открытие границ: трагические случаи гибели мигрантов в море, фотография утонувшего курдского мальчика. При этом они стараются избегать сюжетов, привлекающих внимание к иным аспектам, таким как преступность внутри и вокруг лагерей мигрантов, преобладание среди беженцев молодых мужчин, отсутствие у многих беженцев подлинных документов. Не обсуждаются ни внешнеполитическая роль Европы в дестабилизации Ближнего Востока, ни негативные последствия эмиграции среднего класса для будущего стран исхода. Показательно, что о серии нападений мигрантов на женщин в Кёльне и других немецких и австрийских городах ведущие СМИ сообщили с явным запозданием.

Впрочем, ангажированность и инструментализация отдельных элементов свойственны и противоположной стороне напряженных споров, которые ведутся вокруг темы беженцев. В целом в европейском информационном поле представлен обширный массив фактов и точек зрения на ее разные аспекты. Но такая картина складывается в совокупности и требует специального мониторинга и анализа.