Темные парни вдруг быстро дернулись и исчезли за остановкой. Фигура в старомодном пальто метнулась за ними, и через секунду из-за бара послышались несколько несильных сухих хлопков.

– Только в одного попала, – с грустью вымолвила Мария Петровна, появляясь из-за ящиков. – И то несильно. Убежал, гад…

– А-а-а-х-х-т-ы-ы-б-л-л-я-я-а-а-а-а! А-а-а-а-а-а! – разнеслось среди леса. И растворилось в морозной тишине.

Алекс остановился, и замер.

Этого не могло быть. Совсем. Никак. Во всяком здесь и сейчас. Хотя бы потому, что тот же самый крик он слышал двадцать минут назад около болота. И место, где он теперь находился, связывало с болотом только эта лыжня. И он Алекс все это время по ней довольно быстро шел. Что за фигня?

Этот крик ему не понравился и тогда, когда он пересекал замершие болотные поляны. Первобытный, дурной и наглый: услышав его там в первый раз, Алекс встал, как вкопанный – настолько это противоречило всему вокруг. Даже смахивало на галлюцинацию. Вокруг этот лес, похожий на сказку, тишина, в которой все замерло в долгом зимнем ожидании чего-то чудесного. И лыжня, текущая сквозь все это и чистый здоровый морозный воздух… И вдруг дурной отчаянный вопль. Который, Алекс понял это сразу и точно, галлюцинацией не был. Тогда что? Или кто?

Крик повторился. Очень даже реальный.

Какой-нибудь ненормальный, – попробовал тогда представить Алекс. Обкурился. Словил белочку. Ну и шел бы он, к лешему! В компании которого, ему самое подходящее место. Ори, пока не охрипнешь, – скривился Алекс и пошел вперед. Выкинув эти крики из головы, будто их и не было.

Но примерно через минуту крик послышался ближе. Стало неприятно. Алекс всегда утверждал, что глухой лес – самое безопасное место. Особенно ночью. Но жуткий вопль не только противоречил этому тезису, – кроме отчаянья и крутого безумия в нем слышалась некая персональная угроза, словно кричащий знал о его, Алекса, приближении. И предупреждал. Странно, подумал Алекс. И противно. Действительно, сознавать, что в этом лесу, раскинувшемуся на многие километры вокруг, кроме тебя находится какой-то тронутый – это может сломать весь кайф. Кем бы этот урод ни был.

А действительно, кем? – задумался Алекс. Местным мужиком, который пошел срубить елку на новый год, но переборщил с согревающим? Или браконьером, который впал в белую горячку? Или человек тоскует, что потерял дорогое ружье? А если не потерял? Зачем ему, Алексу, нужны такие встречи? Он хотел оттянуться, уйти, оторваться от этого жесткого мира, который пытается гнуть все и всех под себя. И то, что какое-то тупое зло настигает его даже здесь, представилось ему нечестным и несправедливым. Как удар изподтишка.

Выходит, тот мрак, в который погружалается вся жизнь вокруг, добрался и сюда. А он так долго хотел иметь здесь дом! Любой, но именно здесь. В этих местах, с которыми у него связано очень многое. Возможно, всего лишь для того, что бы вот так поздним зимним вечером идти туда, к этому дому – морозным лесом, заснеженными лунными полянами, по скрипучему снегу. Пребывая самим собой. Он делал то, что не хотел делать, рисковал, тратил силы и отпущенное ему время, – в надежде на то, что бы иногда, пусть недолго, но жить так, как хочет его сущность. Получается, мир отнимет у него и это?!

Вопли повторялись. В каждом следующем вопле угроза слышалась еще четче, и Алекс подумал, что этот псих, возможно, действительно хочет кого-нибудь убить.

Его самого уже давно не пугала собственная смерть. Он знал, что та уничтожит, а что нет. Она даже представлялось ему чем-то, несущим облегчение, чем-то сродни болезни, когда вынужденно откидываешь все дела и проблемы и остаешься в постели. Но мысль умереть от руки, а главное, – от воли человека, наводила на него некий мистический ужас. Словно став жертвой, он возьмет на себя не меньшую вину чем преступник. Обрекая, тем самым, свою бессмертную душу при переходе в мир иной на несказанно большие мучения.