Вообще, бóльшая часть крупных металлургических предприятий была основана иностранными купцами, владевшими капиталами, как правило приобретенными в сфере торговли, или мастерами-иноземцами, приглашенными русским правительством работать в России. В XVII веке было основано 27 металлургических мануфактур, из которых до конца столетия сохранилось 23. Владельцами 20 предприятий были иностранцы[74]. Фактически, они получали на определенный срок (10, 15, 20 лет) монополию на производство изделий, право на беспошлинную закупку сырья и продажу товаров. Без разрешения царя владелец завода не мог ни продать его, ни передать во владение другому лицу, даже своему наследнику. Более того, регламентировались размеры производства, число мастеров и продажа изделий. В таких условиях предпринимателям работать было крайне невыгодно, построив заводы «своими деньгами», они, как правило, «одолжали великими долгами» и вынуждены были или ликвидировать производство, либо обращаться за помощью к государству. В итоге созданные предприятия не могли нормально развиваться, а их владельцы-иностранцы не были заинтересованы в обучении русских мастеров[75]. В России не было качественного железа для производства мушкетов, а единственным поставщиком такого железа была Швеция[76]. Аналогично обстояли дела и с медью для легких полковых пушек[77]. Но дело не только в этом.

Думаю, если бы Лейбница кто-то начал убеждать, сколь блестяще обстоят дела в России «в отношении использования практических достижений европейской науки», он, вежливо и с интересом выслушав собеседника, ответил бы ему примерно следующее: «Это все замечательно и, бесспорно, содействует процветанию обширного государства его царского Величества. Но ежели бы притом Его Величество задумал истинные науки не токмо в области ему подвластные перенести, но и озаботиться дальнейшим сих наук и художеств возделыванием, то не почту за дерзость предположить, что русским людям во времена не столь отдаленные не токмо надлежит в применении иноземных плодов научных известную резвость выказывать, но скорее удивлять Европу произведениями искусства от приращения наук обретенными», тогда как автономного социального пространства для науки в России не было, ибо общество аграрное, инноваций мало и житейский опыт важнее творчества.

Когда Лейбниц, человек, лишенный антропологического высокомерия, говорил о России как о tabula rasa, он имел в виду не успехи русских в освоении западноевропейских практических рецептур и приемов (даже с известными усовершенствованиями[78]), а отсутствие научно-технической культуры (т. е. отсутствие понимания когнитивной и практической ценности науки и научного образования в умах и исследовательских центров, инфраструктуры, средств коммуникации и т. п. «в натуре»), притом что в целом Россия представляла (как ему казалось) «бесформенный мир неограниченных возможностей»[79]. В Лейбнице говорил рационализм Просвещения, а вовсе не интерес к своеобразию России.

Возьмем, например, вопрос об уровне грамотности российского населения накануне Петровских реформ. Мнения на этот счет высказываются разные. Так, в монографии А. М. Панченко читаем: «Даже если не брать в расчет гибель книг от войн, пожаров и т. п., все-таки книжное наследие Древней Руси поражает своей огромностью. Это действительно колоссальное наследие. Размышляя о нем, мы наталкиваемся на следующий парадокс: книг много, а больших личных библиотек мало. …По европоцентристскому разумению разгадка парадокса напрашивается сама собою: покуда старозаветная Русь „шествовала во тме“, там было мало грамотных, мало читателей. Кто и для какой надобности собирал бы большие библиотеки?.. Но это банальное объяснение не выдерживает критики. У нас есть достоверные и достаточные статистические данные о грамотности мужского населения Москвы в середине XVII в. Когда составлялись переписные книги, хозяин каждого двора в них расписывался, за неграмотного „прилагал руку“ сосед. Оказывается, белое духовенство было почти поголовно грамотным, черное духовенство – на три четверти. Среди купечества насчитывалось от 75 до 96 грамотных на сто душ мужеского пола. В дворянском сословии картина примерно та же, что и в монашеском. Что касается посадских мужиков, то здесь грамотных было от 23 до 52 процентов»