Бросил он, – да и не в лучшем направленьи,
Явно бесы в нас рогатые вселились —
Мы живём в каком-то мерзком озлобленьи!
Жизнь нас давит всё сильней, как гидропрессом,
Вьёт канат из нас и в петлю его крутит,
Мы же молимся не богу – интересам,
Наплевав на то, что было и что будет!
Ну-ка, Лёнька, всем налей стакан до краю,
Будем пить, плевав на наций разделенье,
За Серёжку, ведь он слышит нас, я знаю,
И за птицу эту – божье провиденье!
9
Яма вышла глубиною до подмышек,
В яме аист, рядом пятеро мальчишек,
Непривычно успокоены и кротки,
У Серёжки – на щеках кривые тропки.
Всё по древним ритуалам совершали:
Горсть земли поочерёдно вниз бросали,
Над могилкой холмик сделав неумело,
Помолчали, в думы впав оцепенело.
Первым Лёвка разорвал молчанья плёнку:
– Хватит, ребя, слёзы лить по аистёнку,
Да какой бы ни была прекрасной птица,
С человеком никогда ей не сравниться!
И ещё: ведь вечной жизни нет на свете!
Или вы о том не слыхивали, дети?
Так послушайте меня, авторитета, —
Все мы будем там, где нынче птичка эта!
– Пацаны, а правда, – Лёнька встрепенулся, —
Что мы плачем, будто свет перевернулся?
Мы о птичке все потом повспоминаем,
А сейчас пойдёмте, мячик попинаем!
– Точно, парни, – Жорка шумно потянулся,
Интерес в его глазах тотчас проснулся, —
Ну, пойдём играть, а то чего-то тошно,
Я и мячик подкачал с утра нарочно.
Мы уже почти неделю не играли:
То в лесочке голубику собирали,
То – по Утру или с вечера – рыбалка,
А футбол всё мимо. Мне так очень жалко!
Сашка тоже оживился: – Слышь, Серёга,
Может, правда, поиграем хоть немного?
Позабудешь ты в игре свои печали,
Да и мы уже порядком поскучали!
Но Серёжка будто слов друзей не слышит,
На его лице узор из скорби вышит,
Взгляд упёрт в неровный холм могилки свежей,
И наивности во взгляде нету прежней.
– Слушай, Лёвка, вы идите, мы же – после,
Я побуду здесь чуток, Серёжки возле,
Ведь ему сейчас тоскливо, тяжко, плохо, —
Сашка горького не сдерживает вздоха.
Лёвка бросил лишь: – Ну, я офигеваю!
Из-за птички горю, право, нету краю!
Ладно, всё, мы за мячом и на поляну,
Ну а ты уж помогай тут истукану!..
Сашка прутики бросал в поток теченья
И искал слова для друга утешенья,
Только мысли в голове в ком ватный сбились,
И слова, те, что нужнЫ, не находились.
И себя он вдруг почувствовал ребёнком
Перед возрастом одним с ним пацанёнком.
Сашка понял: утешать того не надо,
Но втекла в него обидная досада.
На ребят, что мяч пинать умчались дружно,
На сочувствие своё, что и не нужно,
На Серёжку, не сказавшего ни слова,
И на птиц дурацких рода аистОва!
Сашка сплюнул в речку горькую обиду
И сказал, зла не показывая виду:
– Я тебя, Серёжка, очень понимаю,
Твоё горе к сердцу близко принимаю…
– Помолчи, Сашок, пожалуйста, немножко, —
Неожиданно прервал его Серёжка,
Наконец-то от могилки отвернулся
И легко, но грустно другу улыбнулся:
– Лишь тебе скажу, другие пусть не знают,
Ведь они меня совсем не понимают,
Не от дурости и злобности сознанья,
Нет, ещё не доросли до пониманья.
Сашка, слыша это всё, обалдевает,
И уж кто-кто, ну а он соображает,
Что ровесник и друган его Серёга
Стал взрослей его сегодня и – намного!
– Помнишь, Саня, мы фантастику читали
О разумных существах, что обитали
Не в глуби Вселенной, где-то в дальнем далье,
Нет, здесь, с нами, на земле, в иной реальи?
И они являлись людям постоянно,
Но в обличьи не своём, что было б странно,
А могли стать человеком, зверем, птицей,
Насекомым, даже маковой крупицей.
Сашка рот раскрыл, глаза – два синих блюда:
– Это что же, Серый, аист, он… оттуда?!
Но Серёжка лишь пожал плечами вяло,
Улыбнулся снова, но теперь устало:
– Я с ним много говорил не вслух, беззвучно,