Я решил перейти к более персональной, чем переписка, коммуникации и пошёл в наступление ещё одной цитатой: «…Голос её, удивительно приятный и в разговоре, в песне был совершенно пленительным. Звук тянулся, как ровная тонкая шелковая нить. Никогда ещё эта песня так не волновала и не раскрывалась с такой глубиной. Абай слушал её, как молитву, и только раз осмелился поднять глаза…». И добавил: «Есть ли у Абая шансы услышать голос прекрасной Айгерим? Вживую». Таким старомодным жестом я пригласил Айгерим на наше первое свидание, она согласилась, и через пару похожих встреч мы начали встречаться.

Наши отношения были почти платоническими, не говоря уже о том, чтобы съехаться и пожениться. В стране, в которой к тому времени доля разводов приближалась к ста процентам, и даже самые консервативные молодые люди где-нибудь в отдалённых регионах не стремились к столь статистически провальным мероприятиям, как брак, у нас даже идеи об этом не возникало, не то что разговоров. Однако наша ментальная связь, нежность и внимание, глубокая и прочная эмоциональная связь никогда не прерывались между нашими душами и нейротрансмиттерами, несмотря на порою невысокое качество связи информационной…

«Должно быть, Айгерим меня потеряла», – вдруг осенило меня. Я поспешил к ней.

***

Добрался до моей Айгерим я пешком, чего уже давно не делал. Для многочисленных камер видеонаблюдения, налепленных, кажется, на каждый уличный фонарь, пролёт моста или дорожный знак, я оставался невидимкой: пешеход всё ещё практически не идентифицируем, не нарушает никаких правил и, следовательно, не может быть оштрафован, а значит, не послужит делу обогащения корпораций, которые эти камеры ставят; для них всё ещё куда важнее автомобили, нарушающие скоростной режим или заезжающие за линии разметки.

Сквозь серые асфальтовые джунгли, бетон и свинцовое небо. Через однообразный урбанистичный пейзаж, от которого веяло лишь тоской и тревогой. Улицы, которые я помнил яркими и живыми, вдруг потускнели: куда-то исчезла вся наружная реклама. Редкие деревья, которые я заметил вдоль дороги, газоны и клумбы – всё выглядело как-то мрачно, блёкло и хмуро, как во мгле ноябрьского тумана, хотя на улице стоял август.

Я шёл вверх по Назарбаева, вглядываясь в ранее не виданные зигзаги брусчатки, чередование которых помогало мне преодолевать крутой подъём, немного непривычный для моих давно не напрягавшихся лёгких, как вдруг сверху, со стороны Аль-Фараби, раздался громкий многозвонный набат. Я поднял голову – и через мгновение прямо передо мной появились и пронеслись мимо несколько ярко-жёлтых самокатов. «Предвестники Апокалипсиса», – подумал я.

Весь квартал по западной стороне Назарбаева, от Аль-Фараби вниз до Сатпаева, занимает великий и ужасный жёлто-серый гигант, «шедевр» неоутилитаризма, девятиярусный каскад однообразных прямоугольных строений. Бывшие лидеры моей страны считали своим непременным долгом и показателем истинной власти держать пару гектаров в самом центре Алматы пустыми, несмотря на всю коммерческую ценность этой земли. Так продолжалось до тех пор, пока технологический гигант с большим количеством денег не выкупил в том районе сначала небольшой участок, построив там своё первое здание, а затем расширился, скупая сначала строения рядом, а затем и нетронутый участок – символ власти казахских президентов. Да, этот квартал теперь – кампус Айдахара.

И именно тут работает моя Айгерим.

***

Да, Айгерим работает на Айдахара. Занимается какими-то исследованиями социальных связей аудиторий, что-то такое. Только присутствие Айгерим в этой корпорации зла делает её в моих глазах хоть немного человечной.