– Да как же… – растерялась Ираида Васильевна. – Уж очень быстро. Захаровна, это вы, наверное… Вы что-то смухлевали! Мне вот двести семьдесят восемь, я уж сколько лет в лото играю, и почти все проигрывают.

– Для хорошего человека счастливого билетика не жалко. Да быстрей ищите, а то у него отпуск двадцать четыре дня всего!

Ираида Васильевна встала и принялась обходить шкафы, которых и в этой комнате оказалось немало. Она открывала и закрывала разные дверки, выдвигала всякие ящички. Повеяло сушеной ромашкой, сдобными булочками и малосольными огурцами.

– Нету!

– Там солдат с ружьем пропадет! – сказала Захаровна. – Может, под скатертью?

– Где же тут под скатертью? – возмутилась Ираида Васильевна – Мне хоть и триста семьдесят восемь, но я еще с ума не сошла.

Ленюшка крепился-крепился и все-таки опять подумал: «Ахейя!» Но хозяйки на этот раз ничего не сказали.

Пришел заспанный спаниель. Захаровна его по ушам погладила карточкой от лото.

– Ну, Максик, покажи Лёне, как ты пляшешь.

И начала в ладоши хлопать да петь:

Пела она азартно. Заплясал на своем шнуре апельсинный абажур, заплескались шторки на окнах, заприседал под Ленюшкой стул. Пес начал переминаться с лапы на лапу, забирая вбок, против часовой стрелки, и припадая к полу. Стол качнулся, на скатерть неведомо откуда упал билетик – самый обыкновенный, из тех, что в трамваях продают.

– Вот же он! – воскликнула Ираида Васильевна. – Это ваш, молодой человек.

– Да мне мэр проездной выдал.

– А этот лучше, – подмигнула Захаровна. – Как в трамвае поедешь, обязательно его контролеру покажи. А проездной свой спрячь подальше. Ну, Лёня, тебе тут больше оставаться не надо – к нам люди редко заходят.

Стул, на котором Ленюшка сидел, дрогнул, приподнялся, подхватил его под руки подлокотниками и развернулся к двери. Ленюшка аж про билет забыл.

– А как от вас дорогу найти? – вскрикнул он, пытаясь встать.

– Тут рядом, рядом, – заверила Ираида Васильевна.

Захаровна снова завела плясовую про кур в конопях, а стул повлек Ленюшку Мамохина через коридор в прихожую, оттуда на крыльцо, махнул через ступеньки в траву и поскакал среди деревьев. Скоро показались фонари, стул загромыхал по асфальтовым дорожкам и выскочил, наконец, на липовую аллею. У Ленюшки вдруг отлегло от сердца, и он понял почему-то, что не сегодня-завтра Серафиму найдет.

– Э-эй! – прокричал он, проносясь мимо Двух Лермонтовых. – Ахей-й-я-а!

…Проснулся Ленюшка, посмотрел на часы – а уж почти полдень. «Ну, – подумал, – ничего себе отпуск начинается – полдня прошло, а я ничего еще не сделал, все сны какие-то чудные смотрю». Сунул ноги в тапочки, глядь – а на полу билетик лежит.

– Хорошо, хоть не мышь, – заметил Федор Коныч. – А то нам на даче Мурик с улицы мышей носит. Утром сунешь ногу в тапочек, а там… Но это он, конечно, из благодарности: хочет показать, что не даром рыбу ест.

И Федор Коныч ощупал в темноте свой пакет с мойвой.

Вахрамей тяжело вздохнул:

– Ну, ты, Шуроня, увлекся, я смотрю! Все про Ленюшку, да про Ленюшку. Трос крученый! А Серафима-то когда будет? Она ведь, между прочим, у разбойника осталась вместе с адмиралом. И я вам вот что скажу:

Разбойничек их даже запирать не стал. Развернулся – и обратно в крапиву. Серафима первым делом, конечно, в обморок: фары потухли, мотор заглох… Нельсон перепугался, стал по дверце колотить, а рука у него тяжелая, бронзовая. Хорошо, машина поливальная быстро в чувство пришла.

– Ох, – стонет, – не надо, адмирал, вмятина ведь останется…