Пока мы оглядывались, изучая внутренность толстостенного сооружения, на террасе вновь послышался топот босых ног – примчалась уже известная компания с бельём в руках и дружно начала крутиться около кроватей: один застилал простыни, другой натягивал кишкообразные наволочки на подголовные валики, третий привязывал противомоскитные сетки к тем самым длинным палкам, назначение которых показалось нам вначале непонятным. Быстро закончив все несложные операции и вежливо поприветствовав нас, они утопотали вниз. Мы приняли душ, который оказался действительно хорошим – толстые струи хлестали, как из ведра, и вода быстро стекала по полу в угловое отверстие, переоделись и, проделав длинный путь, добрались до обеденного зала. Назвать это помещение рестораном было бы большим преувеличением, хотя позади стойки бара на настенных полках стояли несколько разноцветных бутылок, а столики были покрыты неопределённого цвета скатертями. Скорее всего, напрашивалось слово "харчевня".

Все столики были свободны, кроме одного, за которым сидел примерно нашего возраста молодой человек, темноволосый, тёмноглазый, в шортах, распашонке и сандалиях на босу ногу. Поднявшись навстречу нам, он оказался маленького роста, но крепкого сложения.

– Роже́, – представился он, – преподаю французский язык и литературу в колледже.

Мы сразу прониклись взаимной симпатией и сели вместе за тот же столик. Меню было вполне сносным, хотя Виктору не понравился чечевичный суп. После ужина к нам присоединился владелец гостиницы, Самба вытащил на улицу, на площадку перед залом, четыре кресла, снабдил каждого холодной бутылкой «кока-колы», и мы начали первый из бесконечных провинциальных африканских вечеров; до полуночи ещё было далеко, но из-за темноты и тишины казалось, что вот-вот наступит утро.

Примерно через час появился директор колледжа. Он появился из малолитражного автомобиля, вынырнувшего из темноты и остановившегося почти у наших ног. Высокая стройная фигура в белом мусульманском балахоне долго и осторожно выбиралась наружу сквозь узкую и низкую дверцу. Мы познакомились. Он сказал, что заедет завтра утром за нами и повезёт в колледж, затем попрощался, ввинтился в свою малолитражку, после некоторых усилий оживил упрямый двигатель и уехал.

Мы сидели и молчали. Было тихо, никаких автомобилей не возникало на асфальте перед нами, никаких пешеходов, а насыпь, горбатившаяся сразу за дорогой, полностью съедала перспективу, поэтому вокруг казалось еще темнее и думалось, что сидишь на дне оврага. Лампочка на стене над нами мешала видеть звёзды, я встал и прогулялся в сторону, в темноту, чтобы полюбоваться ими, крупными и яркими, некоторые из созвездий были знакомы. Когда вернулся на место, где-то в отдалении возник уже знакомый, но ещё не привычный ритм там-тамов.

– Что это? – спросил Виктор.

– Танцуют, – ответил, зевая, господин Ламе.

– А где?

– Где-нибудь в кварталах.

– И часто?

– Да каждый вечер… Их на работу не загонишь, ну а плясать всегда готовы.

Мы неловко помолчали.

– Пора спать, – сказал "осколок колониализма", – мы здесь живем по солнышку. Спокойной ночи.

Он поднялся и заковылял к своей двери. Самба уже громыхал засовами дверей обеденного зала. Ничего не оставалось делать, как подняться и погрузиться в темноту туннеля. Но тут Роже вынул из кармана и включил фонарик.

– Вещь первой необходимости в Африке, – объяснил он. – Моё помещение здесь, вся левая от прохода часть первого этажа, две комнаты, ванная, кухня, вход отдельный со двора.

Он пожелал нам доброй ночи и вежливо посветил фонариком, пока мы не добрались до подножия нашей "царской" лестницы. Лампочка наверху светила как далекая звёздочка. Поднявшись наверх, мы четко ощутили, что совсем одни на втором этаже, на этих террасах с их тёмными углами и бесконечными парапетами, под угрюмыми навесами крыш и шевелящимися листьями огромных деревьев во дворе. Неожиданно и бесшумно сквозь световой конус проскочила летучая мышь, потом вторая, а может быть эта же самая.