Я переживала за Эрдэнэ…не знаю, кто мог похитить девочку и зачем. Я не верила в то, что она сбежала. В этом все пытались убедить Хана, даже полиция. Говорили, что с подростками так бывает, тем более он привел в дом женщину. Но Эрдэнэ не могла сбежать только по одной причине – она бы не оставила своих братьев мне. Мне, лжеАнгаахай. Никогда бы не доверила малышей кому-то. Я слишком хорошо знала свою приёмную дочь.

Меня провели на задний двор, там, в здании для обслуживающего персонала мне выделили комнату. Два на два метра с кроватью, тумбочкой и стулом. В этой комнате никто раньше не жил, здесь хранили предметы для уборки. Для меня ее благородно освободили и внесли старую кровать и старую мебель из чулана. Я знала, какие комнаты у слуг, и ту каморку, которую дали мне, с трудом можно назвать комнатой. Он хотел меня унизить и показать мне свое место. Ей…предательнице и лгунье. Мне страшно, что с ним будет, когда он узнает, как с нами поступили, как нас пытались разлучить, как нас окунули в самое адское пекло.

А мне не привыкать к работе, не привыкать к бедности и нужде. Мне хватит и овсяной каши с водой. Я не нуждаюсь в праздничных столах. Моя душа тоже в трауре – на моих глазах умирает любимый, и я ничем не могу ему помочь.

Ничто не происходит зря, ничто не случается просто так. Каждый этап дан нам, как урок, как наказание, как возможность научиться чему-то…пусть через боль и страдание.

Я стирала белье слугам. Да, этим тоже кто-то должен заниматься. И пока стиральные машины и сушильные были заняты вещами домочадцев, мне приходилось стирать вручную в большом медном корыте. Униформу служанки выдали в тот же день. Но не такую, в каких ходят по дому, а такую, какую носят чернорабочие, не вхожие в хозяйский дом. У слуг в доме была красивая шелковая национальная одежда. Мне всегда нравилось, как было принято, чтоб они одевались. Когда-то я сама заказывала пошив одежды у швеи. У других слуг был обязателен черный низ и белый верх. Мужчины носили брюки, женщины юбки по самые икры, накрахмаленные фартуки и свободные блузки с широкими рукавами. У всех одинаковые белые носки, черные туфли. Если на улице прохладно, то слуги носят свитера из черной шерсти и черные дутые куртки.

Сейчас стояло лето, было очень жарко. Солнце беспощадно припекало голову и лицо. Я собирала юбку и подтыкала ее концы за пояс, чтобы она не падала в таз и не намокала, закатывала рукава по самые плечи и натирала о стиральную доску огромные простыни и пододеяльники. Потом мне нужно было их полоскать во втором корыте. Спасибо Суму́, он приносил мне воду из дома и помогал менять ее, сливая грязную. Сума́ – сын кухарки по имени Марве. Они не были монголами, и я не знала, откуда они приехали, потому что и Сума и Марве были глухонемыми и безграмотными, и я не могла с ними общаться, даже если бы они и говорили хоть на каком-то языке. Суме примерно лет восемнадцать на вид. Он очень худой и высокий, но непомерно сильный и выносливый. Сума смотрит за конюшнями, кормит коров.

Мне оставалось прополоскать полотенца, и я безумно устала. День уже заканчивался. Скоро слуг будут кормить в столовой на заднем дворе. Но мне нельзя с ними. Меня кормят отдельно. Хан приказал, чтобы мой рацион состоял из овсянки и воды. После голодовки мне нельзя есть что-то другое.

Я услыхала детские голоса, когда выкрутила последнее полотенце и положила в уже полный таз. Скоро Сума будет возвращаться с конюшен и поможет отнести белье к растянутым между кольями веревкам.

Кто-то громко смеялся детским голосом, и я только сейчас заметила, как в мою сторону бежит малыш в коротких шортиках, желтой футболочке, с черными волосами, собранными в пучок на макушке. Таз выпал из моих рук, и я замерла на месте. В мою сторону бежал маленький мальчик лет двух. Он смеялся, весело оглядывался назад, и его ножки перебирали по песку, и тот забивался в маленькие сандалики. В руках у малыша был воздушный шарик.