– Ты за меня тоже работала? – как можно спокойнее спросил я, отодвигая тарелку.

– Я не работала! А вот других работать чуть не заставили! – вздёрнула нос она, – Ха! Набили морду и всё! Получай подарочек!

– Ну, Смена, ну, перестань, – попыталась одёрнуть её Наташа, бросая тревожные взгляды по сторонам.

– Набитая морда до свадьбы заживёт, – как можно спокойнее ответил я (меня эта наглая девочка конкретно уже выбесила), пододвинул к себе обратно тарелку и нарочито медленно зачерпнул кашу, – а вот короткие кривые ноги не вырастут, даже до свадьбы. Хотя какая там может быть свадьба. Правильно, Смена?

Я обидно рассмеялся и демонстративно сунул ложку с кашей в рот.

Смена вспыхнула и хотела что-то ответить, но к нам уже спешил дежурный, поэтому ограничилась только злобным взглядом. Девочки ретировались, и мы с Кузькой доедали в тишине:

– Зачем ты её так? – спросил Кузька.

– Что так?

– Посмеялся над её ногами…

– А не надо было надо мной злорадствовать, – ответил я и приступил к компоту.

Мда. Походу врагов у Генки здесь и так хватает, а сегодня я нажил ещё и новых.

***

После обеда Кузька довёл меня до окованных металлом ворот и тихо сказал:

– Гудков со своими разместился в Красном Коммунаре. Где точно, я не знаю, но ты у любого там в селе спросишь – тебе подскажут. Иди сразу к нему и отдай бумагу.

– Спасибо, Кузька, – от души сказал я, – очень тебе благодарен.

– И это, на, держи, – Кузька вытащил из-за пазухи хлеб и протянул мне, – а то, кто его знает, как там кормить будут.

– Спасибо, дружище, – от всей души поблагодарил я, пряча хлеб (какой же он молодец, подумал обо мне).

Кузька как-то странно взглянул на меня, чуть замялся и сказал:

– Ну ты это… мой долг засчитан? Или я ещё отрабатывать должен?

– К-какой долг? – не понял я.

– Карточный, – покраснел Кузька.

Вот и стал понятен секрет хорошего отношения.

Заверив Кузьку, что всё засчитано, я покинул это «гостеприимное» учреждение для «счастливого детства» и зашагал по накатанной грунтовой дороге промеж убранных полей к селу, где, как сказал Кузька, разместился Гудков с таинственной агитбригадой, и где я должен был отрабатывать за испорченный, по словам товарища Савелия Гука, буржуйский верстак.

***

Находилась трудовая школа в пяти верстах от города N, у деревни Батюшкино, переименованной нынче в Красный Коммунар, в бывшем имении помещика Никифорова, улизнувшего в одних подштанниках ещё в семнадцатом куда-то, по слухам, аж в Цюрих.

Само Батюшкино представляло собой типичный образец русской деревни – с утопающими в пене яблоневых садов деревянными домишками, колосящимися вокруг тучными колхозными нивами, и раскудрявыми берёзками в тех местах, где чернозём ещё пока коллективно не распахали.

Солнце не слабо так припекало, в осеннем воздухе пахло сухой травой и медовыми яблоками, гудели пчелы и шмели, периодически взлетая с крепких побегов репейника, которыми густо позарастали обочины.

Я шагал по дороге, вдыхая свежий воздух и размышлял. Может быть, я делаю неправильно, что покорно иду в эту агитбригаду? А с другой стороны – куда мне ещё идти? На дворе 1927 год. Мне выдали бумажку, где на бланке трудовой школы черным по белому отпечатано, что «воспитанник Капустин Геннадий поступает в распоряжение товарища М. Гудкова для осуществления посильного участия в культпросветной работе». И что «…жалование за работу воспитанника Капустина Г. необходимо в полном объеме перечислять на счета трудовой школы имени 5-го Декабря». Других документов у меня не было. А без документов никуда идти я не мог.

«Прямо как крепостное право», – усмехнулся я, запихнул сложенную вчетверо бумажку в наволочку (карманов у Генки не было), расстегнул худую кацавейку и зашагал дальше, осторожно насвистывая бравурный мотивчик и при этом стараясь не потревожить разбитую губу.