По железной крыше загрохотали сапоги. Тартищев кивнул Алексею:

– Каторга отрывается. – И крикнул снизу в темноту: – Эй, болдохи, никого не возьму. Поговорить надо!

– Чего ж тогда сусло[27] свое привел? – справился сверху чей-то голос.

– А чтоб было кому рожу тебе начистить, Червивый! – почти нежно ответил ему Тартищев. – Кому я велел в город больше не соваться? Где хочешь пропадай, а здесь не шатайся… Второй побег с каторги… Ты меня знаешь, если возьму, сгниешь на рудниках!

– Да я уйду… – оправдывался Червивый, – отлежусь пару дней и на Москву рвану… Чево я тут забыл?..

– Спускайся вниз! – приказал Тартищев. – Разговор есть…

И здоровенный детина с выбритой наполовину головой вышел покорно из темноты и остановился, не доходя до Тартищева пару шагов:

– Чевой-то?

– Ближе подойди, рожа арестантская! – Тартищев поднес к его носу увесистый кулак. – Ты мой кулак знаешь, Червивый! Говори, кто вперед тебя в окно сиганул? Крапива? А ну отвечай!

Червивый покосился на кулак начальника сыскной полиции, но промолчал.

– Кто? Я тебя спрашиваю или нет? Крапива, ну? Или Хромой? Говори!

Червивый продолжал молчать. Тартищев негодующе крякнул и, размахнувшись, влепил ему оглушительную затрещину.

Червивый упал на колени, прикрывая лицо. Из разбитого носа хлынула кровь, пробиваясь струйками меж черных от грязи пальцев.

– Так бы сразу и спрашивал, – процедил он сквозь зубы, – а то…

Тартищев засучил рукав, и Червивый еще более мрачно выдавил из себя:

– Ну, Крапива!

– Передай сукину сыну, ужо пора отбегаться ему! Пусть ноги уносит из города! Придет бумага на розыск – в одночасье поймаю, ты меня знаешь! – Он ухватил здоровой рукой детину за шиворот и рывком поставил его на ноги. – Барин в цилиндре и с тростью здесь не появлялся?

– С усиками? – быстро справился детина и по-волчьи пристально прошелся по Тартищеву взглядом. – Кажись, это его замастырили[28] сегодня у Гришки на катране. Василиса не до конца выдоила, говорят, еще и пинтерам[29] кое-что досталось.

– Куда он делся?

– Да Василиска опять подобрала. Она баба жалостливая…

– Ладно, проваливай!

Детина в мгновение ока исчез в темноте, а Тартищев повернулся к Алексею:

– Айда, познакомлю тебя с Василисой. Говорят, бывшая графиня. Лет двадцать назад убила ножом любовника, отбыла каторгу, да так и осталась в наших краях. Официально бордель значится за ней, но есть сведения, что истинный хозяин – «иван» по кличке Крапива. Он уже пару лет как числится в розыске, а раньше по ярмаркам промышлял, купцов грабил.

– И что ж тогда его не схватят, если он почти на виду живет?

– Не стесняйся, спрашивай прямо, – усмехнулся Тартищев, – почему я его не схвачу? – Он рывком распахнул дверь борделя и первым шагнул через порог. Через плечо посмотрел на Алексея. – А мне это надо? Он сейчас тихий, в городе гадить остерегается, финажки[30] копит про запас… Паспорт чистый купил. Того гляди, заправским купцом заделается. Так зачем мне лишняя морока, если он вот-вот за Урал смоется?

Алексей не успел ответить, так как вслед за Тартищевым шагнул в комнату, которая сама по себе выглядела достаточно прилично. Чистые занавески прикрывали окна. На полу лежал толстый с почти незаметными проплешинами ковер. На круглом столике под лампой с треснувшим зеленым абажуром стоял глиняный горшок с цветущей бегонией. Ну, впрямь гостиная в доме небогатого чиновника, да и только, если б не портили впечатление с полдюжины полуголых девиц на деревянных диванах под литографиями, изображавшими кавалеров и дам в отнюдь не целомудренных позах. Девицы занимались тем, что показывали «живые картины» двум пьяненьким клиентам, судя по виду загулявшим приказчикам, и наперебой предлагали: