Но хулиганье пошло хитрое. Они не попросили закурить. Они сразу схватили Алехина за грудки и сунули под нос что-то вроде игрушки. Может, искусственный рак, а может, не рак. Всякие там псевдоподии, ложноножки, усики, клешни, лапки. Присматриваться Алехин не стал. Для одной только вежливости взвесил на ладони тяжелую игрушку: «Из золота, что ли?»

Таких, как эти типы, Алехин недолюбливал.

Пропились, наверное, пытаются толкнуть с рук игрушечного, металлического, явно украденного рака. И глаза у них какие-то неживые, не туда смотрят, куда надо. И ругаются странно, без интереса. Думают, наверное, куда денется этот Алехин? Перед ним лужа, не побежит он через лужу. А Алехин несколько дней назад сам набросал в лужу кирпичей – один туда, другой подальше. С первого взгляда не заметишь, но он-то знал тайную подводную тропу и мог пробежать по воде, яко посуху. Потому и не торопился, не выказывал никакой робости, предлагаемого металлического рака активно отталкивал. Зачем ему чужое? Он сроду не брал чужого! Чувствуя несомненное моральное превосходство, даже подмигнул маленькому длинноволосому.

И умудрился оторваться от типов.

В общем, жизнь кипела.

По утрам митинги, днем очереди к туалету.

А вечерами появлялся неугомонный крупный математик Н.

Курил, хрипел: «Алехин, голова у тебя не кружится? Странные сны не снятся?»

А ему снились сны, даже очень. И странные. Например, Верочка – в одних только длинных коричневых сапогах, и ничего на ней больше не было. Разве про такое будешь рассказывать?

Опять возвращался вечером домой. И вот нет чтобы пойти более дальним, кружным, зато безопасным путем, поторопился, свернул в узкий переулок. А там опять эти трое. Длинноволосый дергается, подбрасывает на ладони тяжелого металлического рака:

– Бери-бери! Для тебя, Алехин!

– За полбанки? – ухмыльнулся догадливый Алехин.

И подумал: где это они узнали мою фамилию?

– Зачем за полбанки? Ты по делу бери.

– Это как – по делу?

– А за полтинник.

– Значит, растут цены? – обиделся Алехин. – За простую механическую игрушку полтинник? Да она даже не заводится, в ней дырки нет для ключика. Ну, положим, возьму я. Зачем мне ваш рак? Таскать в кармане?

И улыбнулся. Не обидно, но с некоторым чувством превосходства.

Улыбка у Алехина широкая, открытая, как у губастого зайца из трагических рассказов Пришвина. И зубы ровные. Вот по ровным зубам, по широкой губастой заячьей улыбке Алехину и прилетело.

– Ты чего? – обиделся Алехин.

И опять ему не понравились глаза троицы – какие-то тусклые, неживые. Не поймешь, что надо таким? В драку все-таки хватило ума не лезть, намекнул только, отмахиваясь: видел я вас, козлы. Не раз видел. Пробавляетесь на стройке, да? Понадобится – мне вас найти, как плюнуть.

И дунул прямо по луже.

Смылся, конечно. Но обидно, конечно.

Он мотается день-деньской по участку, пенсионер Евченко достал, сидит в печенках, а тут еще это хулиганье. Сегодня опять не сумел уговорить упрямого пенсионера Евченко пролонгировать его страховку. Тот одно ноет: вот, дескать, помру, наследников у меня нет, кому достанется страховка? Алехин говорит: да не пропадет ваша страховка, в случае чего достанется государству. А достанется государству, говорит, станет государство еще сильнее. А станет государство сильнее, в счастье подрастут и ваши возможные потомки.

– Ага, потомки, – обиделся пенсионер. – Я тут всю жизнь горбатился, а они, эти потомки, сразу на готовенькое.

Но больше всего мучила Алехина Верочка.

Он у нее все-таки был однажды. Уютная однокомнатная квартирка. Литовская стенка. Дорогой хрусталь, книжки на полках. Всякие красивые камни, особенно агаты. Их Верочке дарил геолог, с которым она когда-то дружила. Что-то у них там не связалось, но Алехин не любил слушать про это. Ну, еще бельгийский ковер, японский пылесос, тефлоновая посуда. И все не застраховано!