Винк сбросил его руку:

– Ты больной на всю голову. Ради чего? Ради доклада?

– Ради Чана.

– Ты уверен, что ему это нужно?

Где-то далеко, за Голиафом, протрубил медведь-ревун, мается перед спячкой. Грут поворошил прогоревшие ветки. От костра вверх взлетели яркие оранжевые искры. Совсем как ковчеги с Земли 16 лет назад, огромные неуклюжие коробки с висящими в мутной жидкости людьми, тысячами людей, больше похожих на местную селёдку в бочках. У каждого к левой руке примотана капельница. У каждого лодыжки охвачены эластичной лентой, привязанной к решетчатому полу. Разве так должно выглядеть человечество, шагнувшее к звёздам?

– Винк, – ответил он, – если то, что я узнаю, навредит Чану, ни я, ни ты никому слова не скажем. Согласен?

Винк кивнул

– Но по всему выходит, что с мениером Чаном поступили несправедливо. И я хочу узнать правду. Хочу настолько сильно, что меня совсем не пугает купание в Собачьей Луже.

– Надеюсь, мне не придётся за тобой нырять… – поёжился Винк.

– Какой африканер боится холода! – расхохотался Грут.

***

Перевал через шею Голиафа… Одно название, что перевал. Склон усыпан чёрными глыбами, большими, в рост человека, и поменьше. На вершине относительно ровная проплешина, густо заросшая белесым мхом. Слева она уходит в поросшую кустарником бочкообразную грудь, прямо – в густую тень, отброшенную торчащей вверх бородой каменного исполина. И одному Богу известно, когда эта борода развалится на части и завалит глыбами перевал. Грут ускорил шаг, чтобы поскорее выйти из-под нависшего над их головами каменного языка. Винк припустил за ним. Перед самым спуском вниз, к Собачьей Луже, мальчишки замерли.

– Какая громадина… – Винк стоял с шалыми глазами и не мог поверить тому, что видел. – Чтоб меня…

Грут с деланым безразличием молча пожал плечами. От восторга у него перехватило горло, и спроси его о чём-нибудь Винк, он не выдавил бы ни слова.

Внизу, под их ногами лежала зеркальная гладь самого большого в округе озера. И сравнение с зеркалом не в пользу последнего. Африканерские зеркала были мутноваты, в толще стекла часто попадались россыпи пузырьков воздуха. А тут вода была настолько чистой и прозрачной, что отражение деревьев казалось чётче их самих.

Со склонов окрестных сопок, между мшистых камней, струились ручейки. Стекаясь вниз, они капиллярами огибали большие и маленькие скалы и собирались в озеро.

На берегу лежал огромный чёрный параллелепипед, похожий на сплющенный морской контейнер-переросток. Часть его корпуса уходила под воду, передний край с огромными распахнутыми поперёк воротами, лежал на берегу. Внутри блестела вода. На крыше, полузатопленная, лежала огромная чёрная птица с короткими крыльями.

– “Гроот Зимбабве ” – прочитал Винк надпись на её борту.

Грут ткнул пальцем в сторону ковчега:

– Там, где нижняя воротина лежит на земле, соберём сауну. Оттуда я буду нырять. – Винк поёжился, но Грут о холоде, казалось, и не думал. – А правее и выше, вон там, где растут рядом три берёзы, разобьём лагерь.

Он сполз на камень ниже, махнул другу рукой:

– Пошли, Винк, вблизи ещё круче.

Его взъерошенная каштановая шевелюра скрылась за скалой

Винк крикнул без надежды в голосе:

– Грут, подумай хорошо, он такой огромный… Ты ничего не найдешь, просто зря рискуешь жизнью, – но Грут не ответил. Вздохнув, Винк спустился за ним.

Они очутились внизу, и только скинули рюкзаки, рванули на перегонки к ковчегу, будто и не было утомительного перехода через заваленного камнями Голиафа.

Вблизи размеры “Великой Птицы Зимбабве” потрясали. Грут с Винком вскарабкались на лежащий пандус. Его рифлёный верхний край доходил им до подбородка. Крадучись, подошли к уходящей в воду нижней палубе.