Демократия – наихудшая форма правления, кроме всех остальных, когда-либо испробованных.

Преимущество у того, кто достаточно рано сделал поучительные ошибки.

У него были все ненавистные мне добродетели и ни одного восхищающего меня порока.

В моем возрасте я уже не могу позволить себе плохо себя чувствовать.

При всей красоте стратегии, посматривайте иногда на результаты.

Нужна смелость, чтобы встать и говорить; нужна смелость, чтобы сесть и слушать.

Величайший урок жизни в том, что и дураки бывают правы.

Он смотрит на международные отношения через неправильный конец муниципальной канализационной трубы.

Он скромный человек, и у него есть на то все основания. (О Клементе Эттли.)

Черчилль у писсуара в туалете палаты общин; входит Клемент Эттли, и Черчилль поворачивается к нему спиной.

Эттли: Дорогой Уинстон, я надеюсь, что вопреки нашим противоречиям в парламенте мы можем быть друзьями за его пределами.

Черчилль: Дорогой Клемент, я с вами не враждую. Я просто опасаюсь вашей привычки: когда вы видите что-то большое, вы пытаетесь национализировать его.

Все помнят слова старика, сказавшего на смертном одре: «Моя жизнь была полна бед, и большинство из них так и не случились».

Все мы насекомые. И я, мне кажется, – светлячок.

Заглядывать слишком далеко вперед – недальновидно.

Я люблю свиней. Собаки смотрят на нас снизу вверх, кошки – сверху вниз. Лишь свинья смотрят на нас как на равных.

Великое и доброе – редкое сочетание.

Историю пишут победители.

Часто случается, что в ждущем скорой смерти человеке желание достоинства перевешивает все остальные чувства.

Он похож на самку ламы, которую застали во время купания. (О Шарле де Голле.)

Он рискует впасть в старческий маразм еще до наступления старости.

Во время войны правда столь ценна, что должна сопровождаться телохранителем лжи.

Война – слишком серьезное дело, чтобы доверять ее генералам.

Лучше всего я чувствую себя в XVIII веке.

Новости лучше делать, а не слушать.

Если бы я уважал мнение достопочтенного члена парламента, я бы рассердился.

Всегда готовый к мученичеству, я предпочитал, чтобы его отсрочили.

Проглотив свои слова, я никогда не страдал несварением желудка.

Критика в политическом организме – как боль в организме человека. Приятного в ней нет, но где бы мы были без нее?

Я всегда готов учиться, хотя не всегда люблю быть поучаем.

Когда ноты жизни фальшивят, их следует настраивать на камертон смерти.

Порой те, кто впечатлил вас меньше всех, повлиял на вас больше всего.

Вот момент забыть многое, запомнить великое. (Из выступления перед членами французского Сопротивления, 1944.)

Говорит Уинстон Черчилль. Если вы спрятали микрофон в моей комнате, это потеря времени. Я не разговариваю во сне. (Реакция на сообщение, что германская разведка, возможно, спрятала прослушивающее устройство в комнате Черчилля.)

Троцкий поднял бедных против богатых. Он поднял нищих против бедных. Он поднял преступников против нищих… Он дошел до самого твердого дна. Ниже коммуниствующего криминала ничего не нашлось. Тщетно смотрел он на диких животных. Обезьяны не сумели оценить его красноречия. Троцкий не смог мобилизировать волков.

Это не конец. Это даже не начало конца. Быть может, это конец начала. (О ходе военных действий во Второй мировой войне.)

Физзарядкой я занимаюсь, участвуя в процедурах выноса гроба своих знакомых сторонников здорового образа жизни, увлекавшихся бегом и гимнастикой.

Помните историю об испанском узнике. Много лет он сидел в темнице… Однажды ему пришло в голову толкнуть дверь своей тюрьмы. Она отворилась. Дверь его тюрьмы никогда не была замкнута.