– Клюковкин, ну ты чего улыбаешься? – позвал меня низкого роста офицер в белом шлеме и с картодержателем подмышкой.

Бородатый, с небольшим округлым пузом и глазами, как у енота.

– Товарищ подполковник, разрешите доложить? – подошёл к нему Батыров.

– Да доложили уже. Опять будем отмываться всем полком за косяк ремонтного завода или Клюковкин чего начудил? – указал на меня подполковник и строго взглянул на Димона: – ты куда смотрел, командир звена или академик? Чувствую, учёба твоя накрылась медным тазом.

Память реципиента подсказала, что передо мной командир эскадрильи. Фамилия у него Енотаев. И, кажется, только благодаря ему Сашка Клюковкин ещё служит. Комэска часто заступался за него.

– Ефим Петрович, ситуация неоднозначная. Согласно инструкции…

Ну, начал Димон опять шарманку крутить! Самый уникальный командир звена из тех, что мне доводилось встречать в прошлой жизни. В этой я только его и видел.

– Ладно. Пошли писать, – позвал за собой комэска.

Войдя в здание, мы тут же направились в кабинет к Енотаеву.

На его рабочем месте был порядок – сложенные ровной стопкой лётные книжки с закладками для подписи, плановая таблица с отмеченными вылетами и рабочая тетрадь с кучей пометок.

В углу играет радио с надписью «Этюд».

– Чтоб тебя на земле не теряли, постарайся себя не терять, – затягивал из динамика незнакомый певец.

Это уж точно! Не захотела меня судьба отправлять на вечный покой.

Пока я слабо понимаю, зачем же в Советский Союз? Могла бы просто не дать мне умереть.

Енотаев включил в розетку кипятильник, который поместил в литровую банку.

– Морозно сегодня. Чай будете? – спросил он, снимая куртку и укладывая шлем на сейф.

Только я хотел согласиться, как опять рот открыл Батыров.

– Нет, спасибо.

Бортехник Сагитович недовольно вздохнул. Видать хотел горячего чаю хлебнуть. С коммуникацией у Димона так себе.

– Вот листы. Дуйте в свои классы и пишите. Потом по домам и завтра утром сюда. С округа комиссия приедет во главе с Доманиным.

– Блин, – цокнул языком Батыров.

– Не понял? – возмущённо спросил комэска.

– Виноват, Ефим Петрович, – выпрямился Димон.

– Чего это тебе не нравится приезд полковника из политуправления армии? – спросил командир эскадрильи, доставая из холодильника «Бирюса» треугольную пачку молока.

– Никак нет! – громко ответил Батыров.

Енотаев махнул в сторону двери, и мы втроём пошли на выход.

– Клюковкин, задержись, – произнёс подполковник, наливая в кружку немного молока.

Опасно! Я ж даже не знаю, о чём раньше могли разговаривать. Надо бы давить на амнезию и боли в голове.

– Командир, я головой ударился.

– Не поверишь, мне это давно известно, – фыркнул Енотаев.

Батырова это рассмешило. Вот почти не обидно! Получит он у меня на следующем праздничном мероприятии. Там, за столом можно что угодно говорить.

– Не самое лучшее время, конечно, но мне нужно решить вопрос по тебе быстрее, – начал говорить Ефим Петрович, когда захлопнулась дверь.

– Вы о чём?

Комэска посмотрел на меня так, будто я сейчас послал его.

– О рапорте, который ты написал вместе со всеми ещё в декабре. Напомнить?

– Желательно.

– Такое нельзя забыть. Хотя с кем я говорю о таких вещах, – махнул он рукой и начал рыться в папке с документами.

Не самое хорошее время сейчас решать вопросы стратегического характера. Два часа в Союзе, и пока мне ничего не известно о новой жизни. Может это вообще всё глюки или сон.

Надо убедить Енотаева отложить обсуждение.

– Командир, мы об планету треснулись. Чуть кони не двинули. Мне вообще не до разговоров и рапортов сейчас.

– Ничего! Ты больше года служишь в нашем полку. К самостоятельным полётам ночью не допустился. Днём тоже только в зону слетал. Про полёты в сложных метеоусловиях даже и заикаться не стоит. Служить нормально не служишь. Полгода назад аттестационная комиссия тебя оставила. На свою больную голову, я за тебя заступился.