После командира полка они зашли в строевой отдел, чтобы решить организационные вопросы, и главный из них – отправку погибших.

– Солдат отправляем по месту призыва, – пояснил старший прапорщик, слегка развязный малый из строевого. – А с прапорщиком – решайте сами. Отправляют и по месту последней службы, если там осталась семья, отправляют и на родину. Когда как. У нас для этой цели заведен журнал, и там есть такая графа. – Старший прапорщик достал из шкафа журнал и подал его Гайдаенко.

Графы журнала в общем-то ничем особым не выделялись: должность, звание, ФИО, год рождения, адрес родителей, жены и…место погребения в случае гибели.

Старший прапорщик заметил замешательство офицеров.

– В этом пункте есть необходимость, – сказал он, глядя немигающими выпуклыми глазами на офицеров. – Она возникла после того, как долгое время возили по стране капитана Саламаху. Родителей нет, детдомовец, а жена обчистила квартиру и умчалась с хахалем на юга.

– Ну, и где же его похоронили? – спросил Хатынцев, бледнея на глазах.

– По месту призыва направили. Военкомат похоронил. Вот тогда командир и ввел эту графу.

– И что выбор неограниченный? – спросил Хатынцев, потирая жесткий небритый подбородок.

– Практически, так. Ведь, здесь не требуется прописка и жилплощадь, – принял за шутку слова Хатынцева старший прапорщик.

– И что – в Москве можно?

– Кроме Кремлевской стены. Там большая очередь, а стена каменная, не резиновая.

Пока шёл этот, ничего не значащий, разговор, Гайдаенко усиленно думал, что же ему записать в эту дикую графу. Записать не штука, ну а если всё же… Почему-то первой мыслью было записать село Елово. Там его любимая Анюта. Ничего подарочек ей будет! Гарнизон? Чисто, ухожено, солдаты регулярно наводят там марафет, для всех свои уголки отведены, участки по сословиям нарезаны: для городской элиты – бугорок с видом, деревца на солнышке тихо листвой шелестят, просторно, не теснятся кресты и уродливые памятники; для военных – чуть пониже, потеснее, словно и там нужно чувство локтя. Нет, не подходит. Одному лежать среди чужих! Остается родная и холодная Сибирь. Далековато, правда, да и спешить тогда незачем. Довезут. Похоронят тепло, с искренними слезами, начальство района выразит соболезнование отцу, скажут, чтобы не стеснялся, обращался по всем вопросам к ним, – всегда помогут. Отряд пионеров школы, где учился… Отец, даст Бог, вынесет, не впервой ему сталкиваться с горем.

Прошло четыре месяца. Пообтёрлись, узнали, кто на что способен. Были и потери, как в любой войне. Каждая смерть, каждая рана на теле солдата оставляла рубец на сердце командира. У Гайдаенко скоро засеребрилась седина на потускневших волосах, а на загоревшей до черноты коже прописались тонкие риски морщин.

Стоял сентябрь. Он был таким же жарким и пыльным, как и август, и июль. Стороны готовились к предзимней схватке, накапливали силы и средства, устраивали засады у дорог и троп на перевалах.

Гайдаенко лежал, втиснувшись между двух камней, рядом примостился сержант Фёдоров. Потрескивала радиостанция. На голубом небе ни облачка. Чего не приходит в голову, когда сжат ты в пространстве и ограничен в действиях, а мозг твой свободен. Думай, о чём хочешь, нет помех твоим мыслям. Вот и думалось о том, о сём, и о смерти тоже. Она уже не казалась такой страшной, как поначалу. И всё же не хотелось об этом думать. Чтобы отвлечься от невеселых дум, Александр принялся сочинять стихи. Держа соломинку в зубах, он мурлыкал: