– Спорить не буду. Хотя, если что, сидеть мне, ты же понимаешь. Впрочем, надеюсь, ни в Анталии, ни в Краснодаре меня искать не станут.

– Я обещаю: тебя нигде и никто не будет искать!

…И снова как в воду глядела. Ариэль Михайлович, еле откупившись от налоговиков, в милицию по поводу аферы с билетами обращаться не стал. По-тихому расплатившись с долгами, он ликвидировал «Пантера-тур» и занялся своими ненаглядными зверюшками. Гурская сообщила об этом Вадиму, осторожно позвонившему из Турции, с ехидным юмором: мол, от африканских партнеров как раз поступила выгодная партия краснозадых макак.

Закрыв по просьбе Даши дверь в спальню, где она, как дитя малое, нянчилась со своей фавориткой, Вадим пошел встречать израильского гостя.

Взъерошенный человек в черном, до пят, пальто, похожем на поповскую рясу, радостно улыбнулся и хохотнул:

– Морозно тут у вас! Не ожидал!

Вкатился в холл снежным комом, протянул Ларчикову кожаный баул и решительно двинулся в ванную. Вадим, слегка оторопев, кинул ему в спину:

– Тапочки не желаете?

Он был сегодня дежурным по квартире, с утра отдраил пол и теперь с досадой смотрел на дорожку следов заморского варяга. Вдруг из ванной раздался колоритный баритон «попа», а затем, к еще большему изумлению Ларчикова, дрелью засвирестел душ. Гость вел себя довольно бесцеремонно. Наконец он появился на пороге кухни, держа свое пальто бережно, будто скрипку.

– Куда можно определить? Оно мокрое.

– В коридоре есть вешалка. Я Вадим, а вас как, простите?

– Лев Фрусман. Ты извини, Вадик, я сейчас повешу пальто и все объясню. Я, кстати, думал, что ты Дима.

Через минуту Фрусман вернулся.

– Четыре часа терпел в самолете, – начал он рассказывать с неким азартом. – Там какие-то гады все унитазы забили газетами. А в Шереметьеве, в этом отстойнике, зашел – там вообще кошмар! Плавает все по полу. Мама дорогая! Так что извини, попользовался. И я там вытерся розовым полотенцем, ничего? Оно показалось мне ничейным.

– Ерунда, – ответил Ларчиков, скрежетнув зубами. Розовое полотенце принадлежало ему.

Фрусман сел, с удовольствием подтянул к себе чашку чая, блюдо с сушками и продолжил:

– Что интересно, Россия всегда ассоциировалась у меня с дерьмом. В минуты, так сказать, ностальгии. Отец летчиком работал, и мы часто переезжали. Жили в малюсеньких городках, некоторых даже на карте не было. – Гость звонко отхлебнул чай. – Вот, к примеру, в Орске жили. Дома там в основном двухэтажные, старой постройки, их еще пленные немцы строили, и скверно, гады, строили, потому что канализация постоянно забивалась. И вот как-то в очередной раз возникла проблема с сортиром. Сосед наш, дядя Гера, мордастый мужик, механиком работал, вызвался помочь. Прямо с полетов привез «воздушку»… Это машина такая, с кучей заряженных сжатым воздухом баллонов. Систему тормозов в самолете заряжать, еще какую-то хрень… Пригнал, значит, прямо с аэродрома и говорит: «Сейчас продуем всю вашу гнилую немецкую систему! Никакого говна не останется!» Вставил шланг в унитаз и открыл вентиль. А там давление сто пятьдесят атмосфер. И смотрим: все в унитазе вдруг зашипело, зачмокало, захрюкало – такие схватки у свиноматки!.. Похрюкало-похрюкало. И – тишина.

– Прочистилось? – не удержавшись, спросил Ларчиков.

– Прочистилось! По крайней мере, нам так показалось. Но тут звонок в дверь. Соседи с верхнего этажа. Они нас быстро вычислили, потому что видели машину и шланг… Там бабулька сидела на унитазе, божий одуванчик. Газетку рвала. И это… когда дядя Гера вентиль включил, бабульку приподняло – и сдуло… сдуло с унитаза!..