Дан снял кроссовки, встал босиком на коврике у дверей.

Утреннее солнце падало через окно и высвечивало на жёлтом эмалевом полу световую дорожку от кухонного стола ко входу.

В дальнем правом углу комнаты виднелись образа, прикрытые полотенцами.

Сама баба Дуся – худенькая женщина лет семидесяти, с чистыми ясными глазами – хлопотала у печки.

– Я тебя Даней буду звать, – сообщила она, перекладывая со сковороды на тарелку очередную румяную лепёшку. – Мойте руки и проходите к столу. Ты, Федя, тоже проходи, в ногах правды нет.

На столе в тарелках стояли обычные деревенские яства: нарезанные кружочками помидоры и огурцы вперемешку с кольцами репчатого лука и дольками зелёного перца, присыпанные зеленью и политые растительным маслом; дымящаяся варёная картошка; в глиняной миске поблёскивали рыжики в сметане с добавлением мелко порезанного укропа.

Фёдор Григорьевич вопросительно глянул на бабу Дусю:

– Под грибочки можно и согрешить!..

– Ты же знаешь, я не одобряю. Ну, уж раз такой повод…

Она открыла дверцу буфета, достала графин с напитком рубинового цвета с коричневым оттенком и три рюмки. Согласно обычаю, поставила графин перед старшим из гостей.

– Разливай!

Подняла глаза на образа, перекрестилась и коротко что-то прошептала.

Рука у Фёдора Григорьевича сделала непроизвольное движение, которое можно было истолковать по-разному, но в итоге опустилась на горлышко графина.

Настойка оказалась мягкой, но крепкой, явно больше сорока градусов. Дан наколол вилкой рыжик, похрустел им и блаженно прикрыл глаза. Тревога, поселившаяся в низу живота, начала таять, спазмированые мышцы расслаблялись.

– Ты, Даня, кушай, пока горячие, – баба Дуся подложила Даниилу лепёшку и поставила розетку с вареньем. – Земляничное.

– Моё любимое.

– Ну вот и хорошо.

– А можно мне ещё рюмочку? – Дан указал на графин.

– Можно, ты же непьющий.

– А вы, баба Дуся, откуда знаете?

– Вижу. И называй меня на «ты». Баба Дуся и на «ты», мне так приятнее будет. Мне, Федя, половинку.

Выпили по второй. Баба Дуся открыла буфет и поставила графин на прежнее место. Фёдор Григорьевич с сожалением проводил его глазами, но ничего не сказал.

Солнце через окно заливало стол и отблёскивало от стенок посуды. Дан поймал в руку солнечный зайчик и зажал в ладонь на удачу.

– Ты, Даня, иди ложись и доспи по-домашнему, я постелила, – баба Дуся указала на дверь в спальню. – А ты, Федя, иди работай.

Даниилу захотелось узнать: какая такая у Фёдора Григорьевича работа, но ноги сами понесли его в спальню.

…Даниил шёл по тёмному сырому лесу. Тропинка становилась всё уже и скоро совсем исчезла. Стали попадаться кочки, поросшие сочной травой. Между кочками появилась вода: сначала прозрачная, потом – всё более тёмная. Вскоре передвигаться можно было только прыгая с кочки на кочку. Вот не стало и кочек. Перед ним, насколько хватало глаз, тянулось болото.

Впереди появилось серое полупрозрачное существо. Оно легко скользило по чёрной воде и направлялось к нему. В правом плече возникла сильная вибрация. Существо резко увеличило скорость…

– Даня, просыпайся!

Он открыл глаза. У кровати, склонившись к нему, стояла баба Дуся и трясла его за плечо.

– Сон дурной приснился?

– Да. Долго я спал?

– Часа два. Может, чуть больше. Вставай. Надо кровь разогнать, чтоб застойных мест не было, тогда и плохие сны не подступятся. Вот, я тебе носки положила и одежонку рабочую приготовила: поможешь мне картошку копать. Умеешь?

– Умею.

Огород у бабы Дуси делился на две почти равные части: слева, за домом – грядки с овощами; справа – ровные рядки с уже начавшей подсыхать картофельной ботвой.