– Прошу, господа офицеры, проходите, присаживайтесь. Я о побеге. Мы с вами знаем, что наши высокоумные клиенты без нашего разрешения не имеют никакой возможности самовольно покинуть наше уважаемое учреждение. Дело поставлено так, что даже если гипотетически допустить оказание максимального содействия побегу всей администрацией зоны таковой не имеет шансов состояться и при этом остаться никем не замеченным. Но все это – в традиционном понимании. На настоящий момент мы имеем: факт налицо, и никаких догадок и умных мыслей. Во всяком случае, у меня. У вас есть, что добавить?

Негодайло покачал головой.

– Вполне допустимо предположение о возможности оказания оперативной или консультационной поддержки побегу со стороны одного и даже нескольких сотрудников,– Зарицкий сделал легкий отмахивающий жест кистью правой руки,– но это может быть только частью и – согласен с Вами – не объясняет картину в целом. У меня тоже ничего, Юрий Эдуардович.

– Понятно. Я сорок минут назад разговаривал с Москвой. Они не склонны винить ни нас, ни существующую систему безопасности и охраны. Но они крайне озабочены. Надеются, что такое произошло впервые, хотят как можно скорее с этим разобраться и выдали мне карт-бланш на установление истины. Подтвержден статус государственной важности. Такие дела. Действуем для начала так: Григорий Степанович принимает на себя руководство зоной; ты, Сергей Леонидович, тоже кого-нибудь за себя оставь – наверняка нам с тобой придется частенько бывать в отъездах; и, кроме того, чем больше людей будет думать, что мы с тобой получили по шапке и сдаем дела,– тем лучше. Сергей Леонидович, останься, а ты, Григорий Степанович, можешь идти.

– Буду нос по ветру держать, шеф. Если наклюнется что, как сообщить тебе?

– Через Управление. Номер и пароль я тебе дам.

– Ясно. До свидания и удачи нам всем.– Тяжелая дверь клацнула тихим басом за вышедшим Негодайло; оставшиеся двое взглянули в глаза друг другу.

– Начинаем, Сергей Леонидович, работать. Есть ли улучшения в состоянии Метелькова?

V

Таежногорские врачи свое дело знали: они сделали все, что могли; и в ближайшее время оставалось только ждать, какова будет динамика: процесс мог повернуть как в сторону выздоровления, так и наоборот. А пока внутри и вокруг отдельной палаты, откуда пребывающему в ней Феликсу Виссарионовичу предстояло выйти или быть вывезенным, все шло своим чередом.

– Мариночка, ну как сегодня наш отдыхающий? – Медсестра чуть повернула голову, недобрав добрых четверть оборота до ухмыляющегося, только что заступившего на утренний пост здорового розовощекого охранника с неприятным колюче-сальным бегающим взглядом. Нет, скорей это был намек на поворот: глаза ее изучали какой-то изъян коридорной стены.

– Состояние стабильное, но он по-прежнему без сознания.

– А он неплохо устроился, а? Лежи себе: ни трудом праведным тебе вину великую искупать, ни думать, как хлеба кусок насущный заработать. Не утруждается даже, засранец, дерьмо собственное определять, куда следует – другие за него это делают…

– Бога побойтесь, сержант,– врагу не пожелаешь такое перенести,– щеки Марины порозовели, взгляд очеловечился, укорял.

– Да шучу я, сестричка, шуткую,– сержант Бастрыкин почти перестал быть противным, засопел по-доброму.– Страсть как опостылело штаны здесь просиживать: мужиком перестаю себя чувствовать.– Парень приободрился; в глазах крутнулась наглинка.– Кстати, мадмуазель, о мужиках. О настоящих мужиках, само собой. Каковы Ваши планы на сегодняшний вечер? Я могу попытаться сделать его прекрасным. Ваше мнение, мадам?