Федор-младший с удивлением сии речи выслушал, не думал, что мужики до такого состояния доведены, сам-то весь был в морском деле сосредоточен и не чувствовал грозы приближающейся. Рассказал в ответ про родных, которых тоже посетил по дороге, про плавание вокруг Швеции и Норвегии, про Архангельск-город, где и отец Федор бывал. Про себя думал, всматриваясь в умиротворенные черты родственника: откуда в нем это спокойствие? Откуда знание? Как предугадывает события да глядит на них так широко и точно, предупреждает об опасностях? Спросил, не давал ли он советов, будучи в Казанском соборе, императрице о бедах приближающихся.

Отец Федор возгневался:

– Государи наши если хотят быть помазанниками Бога, то, как сыны и дочери Божьи, с людьми по-Божески обходиться должны. – Рукой махнул, как бы прочеркивая время. – Насильство у нас особенно при Петре выросло. Он сие иноземным флагом прикрывал, а потом адская игра бироновщины, сластолюбие и разгул Петра III… да и ныне…

Молодой Ушаков с таким приравниванием Петра к ничтожным людишкам, к власти пробивавшимся, не согласился, видел мудрые следы того во многом. Взгляд сей знал и раньше, слышал нападки на политику императора и до этой встречи, но, однако же, мощный разгон, что Россия от его деяний получила, пребывал у всех на виду. Сказал об этом и добавил:

– А иноземное знание нам не противопоказано в делах военных, коммерческих, технических.

Отец Федор покачал головой:

– Не противопоказано, конечно, но поверь, сын мой, кто на Руси от русского откажется – тот погибнет.

– Но Петр Великий не отказывался? – с вопроша-нием взглянул на священника мичман.

– Да, – согласился тот, – он в конце концов ко всему российскому повернулся. Но у власти всегда много приверженников, льстецов, изветников, что кусок ухватить стремятся. А мы должны снова глас Отечества пробудить, корыстолюбие пригасить, молчание народа прервать. Беззаконие и разврат, что царят в лавке купца и у ложа императорского, принесут гибель в будущем.

Отец Федор встал, походил раздумчиво вдоль стола, перекрестился на икону и, как бы отвечая на предыдущий вопрос молодого своего родственника, сказал, глядя в узкое оконце:

– Россияне простить могут царю тесноты, лишения, даже истязания, но не могут простить бессилия власти, унижения народа своего, превращения его истории в зловонную яму, из одних грехов состоящую, тиранства иноземного. Такой государь из памяти его вычеркнут будет.

– До Господа Бога далеко и до царя не близко, и не всем грешным их поступки судить можно, – негромко ответствовал Ушаков, не решаясь дальше давать оценки всесильным правителям. – Еду я, хоть не без сомнений, кои этим разговором порождены, – служить Отечеству и государыне. И служить хочу беспорочно.

– Сие верно и по-Божески и по-людски. Присяга твоя Богу и государыне священна. В развалинах человеческих судеб есть тропы истины. Находи их и следуй ими. Наш народ от невежества пришел к сиянию Христовой веры и благоустроенному Отечеству. Он в ударах судьбы ободряется и в уничтожении восстанавливает страну из пепла. А любовь к Богу и Отечеству в обстоятельствах чрезвычайных проверяется. И отныне и вечно должна тобой владеть государственная дума. Почему будь готов к тяготам и опасностям, Федор. Пусть лишения тебя не испугают, пусть трудности тебя закалят. Готовься снести горечи, обиды, непонимание, козни всякие, раны телесные и душевные, но останься стоек, храбр, непреклонен, неподкупен, беззаветен в любви к Отечеству, а с тем вместе дружелюбен, доброжелателен к людям. Не обидь ближнего. Умей силой своей души оживить доблесть в сердцах. А время придет, приезжай сюда, келий много.