– Прошу вас, милорд, – сказал Джерард, упорно протягивая дождевик.

Хорнблауэр вспомнил, как перед их отплытием из Англии Барбара отвела Джерарда в сторонку и что-то долго ему внушала. Без сомнения, она поручила ему следить, чтобы Хорнблауэр не промокал и ел вовремя.

– Уже поздно, мистер Джерард, – сказал он с улыбкой. – Я промок насквозь.

– Тогда прошу вас, милорд, спуститесь в каюту и перемените платье.

В голосе Джерарда звучало искреннее беспокойство. Дождь стучал по дождевику Джерарда, как дробилка для селитры или пороховая мельница.

– Ладно, очень хорошо, – сказал Хорнблауэр.

Он спустился по узенькому трапу, Джерард за ним.

– Джайлс! – громко позвал Джерард. Слуга появился тут же. – Приготовь его милости сухую одежду.

Джайлс засуетился, встал на колени и вытащил из сундука чистую рубашку. Хорнблауэр снял шляпу – из нее выплеснулось полгаллона воды.

– Как следует просуши вещи его милости, – распорядился Джерард.

– Есть, сэр, – отвечал Джайлс. Своим нарочито терпеливым тоном он давал Джерарду понять, что напоминание излишне. Хорнблауэр знал, что оба – слуга и адъютант – к нему привязаны. Пока их привязанность пережила его провал – надолго ли?

– Очень хорошо, – сказал он раздраженно. – Я в силах сам о себе позаботиться.

Хорнблауэр стоял в каюте один, пригнувшись под палубным бимсом. Расстегивая мокрый сюртук, он увидел, что до сих пор не снял орден – лента, которую он перекинул через голову, тоже была мокрой. Лента и звезда насмехались над его провалом. Он и сам презирал себя в эту минуту – подумать только, он надеялся, что «Дерзкий» сядет на мель в устье Миссисипи!

Джерард, легонько постучав, вошел.

– Я, кажется, сказал, что могу сам о себе позаботиться! – рявкнул Хорнблауэр.

– Мистер Харкорт сообщает, – без тени смущения доложил Джерард. – Мы скоро отцепим буксир. Ветер попутный, свежий, ост-тень-норд.

– Очень хорошо.

Свежий попутный ветер – на руку «Дерзкому». При встречном порывистом ветре «Краб» еще имел бы шансы его нагнать. Судьба ополчилась против Хорнблауэра.

Джайлс, воспользовавшись случаем, проскользнул в каюту и взял у Хорнблауэра мокрый сюртук.

– Я разве не велел тебе убираться?! – заорал Хорнблауэр.

– Так точно, милорд, – невозмутимо отвечал Джайлс. – Что мне делать с этим… с этой шапкой, милорд?

Он держал в руках меховой кивер, до сих пор без дела лежавший на сундуке.

– Убери куда-нибудь! – взревел Хорнблауэр.

Он сбросил башмаки и начал стягивать чулки, когда его поразила мысль – он так и замер согнувшись, додумывая ее.

Меховой кивер – тюки и тюки меховых киверов. Зачем? Ружья, штыки – понятно. Форменные мундиры – ну, положим. Но кто в здравом рассудке вздумал бы экипировать меховыми киверами полк, направляющийся в тропическую Америку? Он медленно выпрямился и замер в глубокой задумчивости. Даже форменные мундиры с пуговицами и золотым шитьем будут неуместны рядом с лохмотьями боливаровых повстанцев, меховые же кивера – это просто нелепость.

– Джайлс! – заревел он и, когда Джайлс появился в дверях, потребовал: – Принеси мне эту шапку!

Он снова взял кивер. Убеждение, что он держит в руках ключ к разгадке, крепло. Тяжелая лакированная медная цепь, медный же имперский орел. За плечами Камброна двенадцатилетний военный опыт – ему ли не знать, что люди в таком наряде не смогут сражаться в малярийных болотах Центральной Америки или камышовых зарослях Вест-Индии! Тогда? Императорская гвардия в мундирах и киверах однозначно связывается у всех с бонапартистским движением, которое не выдохлось и до сих пор. Бонапартистское движение? В Мексике? Чепуха. Тогда во Франции?