Кто-то однажды сообщил мне, что в моем отношении к Садхгуру недостает скептицизма. Я задумалась. Парадоксально, но я подозреваю, что некоторые преданные воспринимают меня как довольно нетипичную ученицу: слишком угловатую, слишком дерзкую. Я постоянно была готова противоречить, спорить, задавать неудобные вопросы, даже когда осознала, что самые глубокие ответы Садхгуру – всегда невербальные.

Я поняла, что для меня скептицизм не сводится к рассудительности. Я ценю возможность сомневаться, но мои сомнения обусловлены не только логикой. Я ценю свободу задавать вопросы, но не ищу общедоступности, не требую освещения с яркостью в сто ватт.

Так что я не скептик, если быть скептиком означает стремиться «расшифровать» Вселенную. Я достаточно знаю о поэзии (и о любви) чтобы понимать: лучший способ познать что-то – это объять, а не разобрать на части. Но я скептик в том смысле, что ощущаю потребность задавать вопросы, жгущие меня изнутри. Вопросы, которые я задаю Садхгуру, порождены не только лихорадочной любознательностью или терзающей меня тревогой, но и простым изумлением. И это изумление не нуждается в корсете нормальности или чопорности благоразумия, во взломанных кодах и решенных кроссвордах. Его обитель – сфера мистики.