И я не стал рвать жилы в попытке сдвинуть следующий барьер. Упёрся в него ладонями, попытался ощутить и прочувствовать, а затем толкнулся своей волей и легко продвинулся на две пяди вперёд.

Вроде – пустяк, но разом зашумело в голове, а перед глазами замелькали серые точки, едва устоял на ногах. Тогда я открылся переполнявшей пространство энергии, потянул в себя оранжевое тепло, а затем выплеснул его вовне.

Толкнулся в чужой барьер! И ещё, и ещё, и ещё!

Продавил!

И больше я уже не проигрывал. Дело было вовсе не в том, что дожидавшиеся своей очереди неофиты пали духом, просто с какого-то момента я начал улавливать слабые места чужих приказов и бить своей волей уже именно в них.

Вот так! Выкусите!

Пот тёк ручьём, соль ела глаза, роба стала влажной, а в груди припекало, и ещё мне катастрофически недоставало дыхания, да только я держал в уме угрозу Зарубы и выкладывался на полную. И – выложился. О порке даже речи не зашло.

Отвели в купальню, дали сполоснуться, вручили новую одежду – такую же, как у воспитанников, только вновь полосатую. И вот этого я уже не стерпел.

Каждый босяк знает, что в любой момент может угодить в работный дом, и не понадобится никаких судебных разбирательств, это просто случится. В один миг. Весь карантин я выжидал и не решался качать права, а тут уже тянуть не стал.

– Наставник! – обратился я к Зарубе. – А когда меня переведут из камеры в бурсу?

– Малец! – глянул тот из-под кустистых бровей беззлобно, но и безо всякой теплоты. – Переселиться из камеры ты можешь только на приютский погост! Ну а пока этого не случилось, живи и радуйся!

Не могу сказать, будто ответ так уж сильно удивил, да только злость внутри вспыхнула с новой силой.

– Какого чёрта?! – набычился я. – Вы не имеете права держать меня за решёткой! Карантин уже закончился!

Заруба не вспылил, лишь удивлённо приподнял седые кустистые брови.

– Тебя?! Малец, нет никакого тебя! Нет ровно с тех самых пор, как ты взялся практиковать тайное искусство, не пройдя ритуал очищения!

– Чушь собачья! – пошёл я в отказ. – Никакого тайного искусства я не практиковал! Я к вам добровольно явился! Проводите этот драный ритуал и разбежимся! Или я буду жаловаться! Церковники этого так не оставят!

Я прекрасно помнил, с какой скоростью Заруба врезал Оводу в челюсть, и потому заранее напрягся, но надзирателя мои слова нисколько не разозлили.

– Нет-нет-нет! – покачал он узловатым пальцем. – Ты не явился добровольно, тебя сдал в приют охотник на воров! И он предоставил не только полный список твоих злодеяний, но и заключение магистра алхимии, в котором чёрным по белому написано, что на момент экспертизы ты уже практиковал тайное искусство! А теперь марш в камеру!

Меня едва не разорвало от бешенства, но я этого никак не выказал и зашлёпал босыми ступнями по каменному полу, на каждом шаге под лязг стальной цепочки подтягивая к себе чугунный шар.

Горан, сука! Надул и продал!

Ну ничего, ничего! Из работных домов и даже с каторг сбегают, а этот драный приют – не каторга. Удеру! Всех с носом оставлю! Всенепременно!

Когда Заруба вернул меня в камеру, снял кандалы и утопал прочь, не забыв запереть решётчатую дверь, Первый уселся на своей шконке и хмыкнул.

– Не свезло?

Я этот вопрос проигнорировал, потёр ссаженную кандалами щиколотку и начал перечислять:

– До поворота пятьдесят шагов, оттуда до лестницы ещё тридцать. Двенадцать ступеней наверх. Там передняя. Большая. Саженей десять в длину и ширину. Высоченная, в два этажа. По второму идёт ограждение, под потолком огромная люстра. Слева выход во внутренний двор, и по три окна от двери с обеих сторон. Напротив неё – лестница вверх, вроде бы мраморная. Полсотни ступеней в ней точно есть. Из передней уходят боковые коридоры. В левом окон нет, одни двери. До угла дома сотня шагов…