– Понял.

– Но по документам у них все чисто. Не подкопаешься.

– А мы-то кто? Вроде тоже как на деньгах сидим. Пусть и в небольшом банке.

– Если хочешь, мы посредники между добром и злом. Между богатством и нищетой. Между честностью и ложью. И от нас зависит, будут ли эти сволочи жить припеваючи или не будут. Эту страну погубит коррупция. Запомни это.

– А почему эти строители к нам обратились? Мы ведь в основном с физическими лицами работаем, с ипотекой, с автомагазинами договоры у нас.

– Значит, из больших банков им никто кредит не дал.

– А если и мы не дадим?

– В другой банк обратятся, в третий, в четвертый… Взятку предложат большую. Кто-нибудь да и возьмет. Все зависит от суммы. Тебе, наверное, тоже предлагали?

– Предлагали. Точнее, намекали.

– Вот видишь. С почином тебя, Борисыч. Вперед!

Друзья выпили. Сентябов томно заиграл и тихо запел утёсовскую:

– Как много де-вушек хоро-ших, как мно-го ла-ско-вых и-мен. Не заморачивайся. За ними кто-то стоит. Серьезный. Но это уже политика, а политика честной не бывает. Я политики в Афгане, в ограниченном контингенте, во как наглотался, на всю жизнь хватило, – Глеб провел рукой по горлу. – Не будем о грустном. Хорошо сидим, Гордей, держи нос бодрей!

– А ты, вообще, как стал песни-то петь, на гармошке играть, как коробейник деревенский? – спросил Борис.

– Да никак. Песни всю жизнь пел, с детства люблю это дело. – И пропел, подыгрывая кнопками гармони: – Они нам стро-ить и жить по-мо-гают… – затем перешел на банальную прозу: – А гармошку на чердаке нашел в отчем доме. Лет тридцать пролежала, если не больше. Дед мой на ней еще играл, как сейчас помню. Ну и привез сюда. На ней кошка любит спать, наверное, мышами пахнет. Думал, не играет. Нет, работает. Вот и приноровился потихоньку. Есть у нее, конечно, кое-где еще отдельные недостатки, например, ладов мало, поэтому на ней можно только простые песни играть. Трехрядка, одним словом. Помнишь?

– Чего?

– Если б гармо-шка умела все гово-рить, не та-я… Русая деву-шка в платьи-це белом, где ж ты, голу-бка моя? Выпьем?

– Нальешь – выпью.

– Вот это по-нашему!

И, выпив, снова запел:

– Люди встреча-ются, люди влюбля-ются, женя-тся. Мне не везет в этом так, что про-сто беда. Вот нако-нец вчера встре-тил я де-вушку… Как, кстати, у тебя с Аглаей-то?

Ее звали Аглая. Простое русское имя. Ныне почти забытое. Но даже на фоне всеобщего повального присвоения креативными россиянами старинных славянских имен своим чадам, типа Радомир и Метелица, Коловрат и Радостина, Богодар и Заряница, оно смотрится как картина сермяжных передвижников на фоне отвязного авангардизма. И это не считая верха отеческой сообразительности: Люцифер и Монтана. А теперь представьте, как это будет выглядеть, когда этим счастливым детишкам стукнет лет по сорок или более того.

«Здравствуйте, Люцифер Силантьевич Череззаборногузадерищинский» или «С добрым утром, Монтана Сигизмундовна Синебрюховская», – будут им говорить коллеги, зажимая рот ладонью, чтобы не рассыпаться от смеха.

Но с именем-фамилией у Аглаи Ивановны Зориной, как мы видим, все в порядке.

Аглая Зорина появилась в банке на год раньше Бориса. Она приехала в Прикамск из далекого Ильичёвского района. Отец ее служил в местном леспромхозе капитаном: сплавлял на катере срубленный лес от Ойвы до Камы, мать работала в школе учительницей русского языка и «литры».

Аглая выучилась на бухгалтера в аграрном университете. Вышла замуж за однокурсника, родила ему голубоглазого мальчугана. Спортивный пацан в этом году в третий класс пошел.

Но брак оказался недолгим. После трех лет совместной жизни два бухгалтера-экономиста расстались по причине несовместимости характеров.