Васька бы непременно полез выяснять отношения, но уже дважды раненый к тому времени Одоевский как раз забылся в тревожном беспамятстве. А Семён слишком устал, чтобы ругаться.

— Я Адашев, — просто ответил он ублюдку. — Если ты такой любитель подраться, про наш род должен был слышать.

— Слышал, и не раз, — спокойно кивнул тот. — А покойник?

— А Швих князя Семёна Одоевского старший сын. Дядька Семён — мужик вредный и упрямый, поэтому врагов у их дома — как у сучки блох, — сам не зная почему, разоткровенничался соискатель. — Вот он наследника с малолетства воинскому бою и учил, лучших учителей брал — чтобы потом отбиться смог. А за малейшую промашку — драл как Сидорову козу, и орал на всю усадьбу: «Или ты, или тебя, понял, сына? По-другому в этой жизни не бывает!».

— Смотри ты, — цокнул языком ублюдок. — Князь, а шарит. Так и есть. Чему-то вас и впрямь обучили, только это ничего не меняет. Я вас всё равно обоих кончу. Именно потому, что или ты — или тебя.

Семён не стал спорить — за это время у него было немало случаев увидеть, чего стоит Стрига в бою. Ни он, ни тем более Васька, ублюдку были не соперники.

К рассвету Стрига стал командиром — бредивший всю ночь сотник наконец-то отдал богу душу. Власть перешла к первому уряднику, то есть к Стриге.

— Слушайте меня, тумаки! — сразу сказал он. — Расклад у нас хреновый. Подмоги из Коротояка не будет, раз до сих пор не прислали — тот фейерверк, что мы здесь устроили, слепой бы заметил. Это раз. Ещё один день мы в этой ложбинке не усидим — без воды сдохнем. Это два. Выход один — идём в Коротояк сами.

— Как сами? — ахнул кто-то.

— А так! — волком ощерился Стрига. — Обыкновенно. Строимся в каре, и идём, от татар отбиваясь. Здесь недалече — может, и дотопаем.

— А раненные? — степенно поинтересовался какой-то пожилой ублюдок.

— Раненых, кто ходить может — в середину. Лекарей с ними, — ответил урядник. — Лежачих…

Он помедлил секунду.

— Лежачих сами добьём, чтобы без мук отошли, и здесь бросим, — безжалостно пояснил он. — Иначе мёртвые живых за собой утянут.

***

Того страшного марша по степи до Коротояка Адашев почти не помнил — почти в самом начале он получил по голове татарской саблей, только крепкий череп и спас. Поэтому сознание мутилось, и видения смешались с явью. Семён к раненым не ушёл, шёл в каре, рубил и колол, но совершенно не помнил себя.

Потом, в лекарне, когда он малость оклемался, ему рассказали, что из сотни живыми до Коротояка дошли 36 человек — все раненые, многие — многократно. Легли бы и они, но коротоякский гарнизон спас. Когда те узрели этот «марш живых мертвецов» — высыпали на вылазку из ворот, не слушая осторожного начальства. Отбили остатки сотни у татар, и затащили в город, а без того — не дошли бы.

Но этого Семён уже совсем не помнил — возле города его всё-таки приложило до беспамятства.

Как шепнул ему потом лекарь-ублюдок — дотащил его до города Стрига.

Потом об этом бое тумаки сложили песню. Про двух псов в ней, конечно, ни словом не вспоминалось — ну да не очень-то и хотелось.

***

Боярин князя Воротынского Семён Адашев тряхнул головой, прогоняя воспоминания.

Нет больше того пацана, потерявшего лучшего друга, и повзрослевшего за неделю на десять лет. Есть матёрый воитель Семён Адашев, видевший с тех пор десятки, если не сотни стычек и боёв.

— Стригу помню, — повторил боярин.

Потом посмотрел на гостя и спросил:

— Тебе как, по дорогам таскаться ещё не надоело? Может, у меня останешься, поживёшь спокойно? А, Голобок? Что я тебе — миску щей и кусок хлеба не найду?

Но слепой, не прекращая жевать, помотал головой. Потом выбрался из-за стола, и отвесил поясной поклон хозяину.