– Не беспокойтесь, Адам, лампочка сама собой исправилась и все работает нормально. Я хочу с вами поговорить, если можете, зайдите ко мне в кабинет после приема, часа в два, сможете?

– Сейчас, – сказал Забодалов, пытаясь сохранить спокойствие в голосе, – мне надо посмотреть заявки.

Он прикрыл ладонью трубку и постучал ею по голове. Затем тяжело вздохнул, пошелестел страницами старого журнала «Рыболов-спортсмен» и стараясь быть максимально сдержанным сказал:

– Да, конечно, после обеда обязательно зайду.

– До свидания. До встречи, – ответила Богданова и повесила трубку.

Суета закончилась. В подсобке снова наступила изначальная тишина, которую теперь не нарушало даже похрапывание Забодалова, все это время сидевшего в кресле. Только сейчас он сидел с открытыми глазами, и по лицу было видно, что тот, кому оно принадлежит, чем-то сильно озабочен. Все дело было, конечно, в предстоящем визите к Богдановой и в том, что она опять назвала его Адамом, а Забодалов ненавидел свое имя и всегда представлялся только по фамилии. Все знакомые легко принимали его каприз, то ли потому, что им нравилась фамилия Забодалов, то ли потому, что называть его Адамом или тем более Адамом Петровичем у них просто не поворачивался язык. Тот же, кто все-таки пытался использовать при общении имя и отчество, попадали под такой град издевательских замечаний, что либо сразу переходили на фамилию, либо просто обходили Забодалова стороной. Но когда Богданова впервые назвала его Адамом, он потерял дар речи и на мгновенье стал обожать свое имя. Она произнесла его так естественно и нежно, как будто делала это всю жизнь, каждый день, каждый час. Впервые Забодалову захотелось встать перед женщиной на колени, прижать ее ладони к своей небритой физиономии и стоять так до конца рабочего дня. Но когда вечная саркастическая улыбка уже сползла с лица, и он готов был протянуть к ней руки, с заоблачных высот забодаловского разума, недостижимых пока даже для него самого, слетели всегда мудрые и рассудительные, знающие все про все Голоса.

Помимо навязчивой игры в однодневно проживаемую жизнь, Голоса были второй серьезной странностью и проблемой Забодалова, которую он старательно скрывал от всех окружающих. Их было два. Тот, который появился первым, был явно постарше и говорил так, как будто он преподавал Закон Божий в приходской школе. Второй, помоложе, появился недавно и говорил как завсегдатай пивнухи под кодовым названием «Заветы Е. Б. Н.», куда часто наведывались все работники больницы. Со временем первый голос вещать почти перестал, а второй довольно активно вторгался в жизнь Забодалова.

Даже выбор места работы, повергший в шок всех родных и знакомых, был связан с тем, что, зная серьезность такой психической болячки, Забодалов хотел сам, никого не посвящая в свою тайну, выяснить как можно больше о самом заболевании и посмотреть на людей, им страдающих. А где это лучше всего сделать, не привлекая внимания, как не в психушке? И вот, проработав несколько лет в окружении совсем больных, не совсем больных, совсем не больных и почти здоровых, он понял, что либо он здоровее всех самых здоровых, включая психиатров, либо его случай единственный и неповторимый в мировой практике. К Голосам, а вернее даже к Голосу, который изредка приставал с умными советами, Забодалов стал относиться как к старому занудному соседу по коммуналке, а последнее время даже научился избавляться от назойливых нравоучений, быстро забивая голову решением какой-нибудь необычной задачи.

Но в тот момент, когда Богданова назвала его Адамом, он еще не умел убавлять звук, и Голос абсолютно железной логикой и многочисленными примерами из жизни задушил на корню так неожиданно и робко распускающий свой первый листок романтический порыв. Особенно подействовало на него упоминание старого приятеля, от которого после десяти лет совместной жизни ушла жена. На глазах у Забодалова красиво начавшаяся со слов о любви история со временем съехала на слова о хозяйстве, ремонте, регулярном питании, удовлетворенности в половой жизни, а кончилось все тем, что когда-то страстно влюбленная нашла себе заведующего хозяйством достойного размера и темперамента и радостно рассказывала всем о многочисленных недостатках своего когда-то возлюбленного, отделяя последнюю фалангу мизинца большим пальцем и смачно пропевая букву «у», говорила: «Таку-у-у-у-усенький». Голос во всех красках расписал эту ситуацию и предложил Забодалову представить доктора Богданову, бегающую по больнице и обсуждающую с медсестрами… И несмотря на то, что тогда за счет мобилизации остатков железной воли удалось вернуть дар речи и пролепетать какую-то чушь про срочный вызов для прочистки Главного Рубильника, Забодалов испытывал трепетное чувство всякий раз, когда встречал ее взгляд в коридоре или стоял рядом в лифте или в очереди в буфете. Он долго рылся в своей голове, пытаясь найти этому ощущению какое-нибудь соответствие в русском языке, но безрезультатно. Единственное, что приходило ему на ум, это почему-то ощущение океана. Всего один раз в жизни ему удалось добраться до этой стихии. Он простоял на обрывистом берегу целый день и, казалось, готов был стоять всю жизнь, но появился Голос и с патетической интонацией пропел, что пора уходить, что впереди слишком много важных дел. Каких именно, Забодалов не понял, но послушался и ушел, и больше никогда не возвращался к океану. Но это ощущение пребывания на краю океанской бесконечности появлялось всякий раз, когда Богданова оказывалась рядом. Она была океаном, и в океан можно было броситься. И утонуть. Но в океане утонуть не страшно. Утонуть страшно в луже или в болоте. И даже не страшно, а обидно. А в океане не обидно. Он вечен. Становясь частью океана, приобщаешься к вечности. Такое, мягко говоря, странное ощущение женщины Забодалов испытывал только по отношению к доктору Богдановой. С остальными все было банально и просто, разве что он всегда старался ограничивать роман одним днем, или одним свиданием, потому что безумно боялся выдать свои так тщательно скрываемые секреты. Но никогда раньше Голос, все время пытавшийся уберечь Забодалова от поспешных решений и необдуманных поступков, не вторгался в сферу отношений с женщинами, поэтому его появление при первой встрече с Богдановой, удивило и насторожило, а прочитанная при этом лекция о возможных последствиях попытки впервые в жизни по-настоящему влюбиться просто выбила Забодалова из колеи. Он полностью отказался от каких-либо шагов и действий, которые могли быть истолкованы как намеки на установление отношений или даже простое заигрывание.