– Что-то случилось? – совершенно спокойно спросил Адам.

– Адик, я горю. Водка у меня есть. Больше ничего не понадобится.

Спустя три четверти часа Кодман сидел напротив меня и пил водку мелкими глотками. Я рассказал ему все, как на исповеди. И про шефа, и про заговор гомосексуалистов против Данте, и про литературную победу его сестры, и про дураков-студентов, которые путают Филиппа Красивого с Франциском IV, и про моего напарника-аргентинца, и про Абеляра, и даже про свой последний скандал с квартирной хозяйкой из-за тараканов. Единственное, о чем я умолчал, и не потому, что не хотел говорить, а просто забыл, про агента ФБР Эплстоуна, который интересовался, мог ли Адам выбросить свою сестру-близняшку в открытое окно из-за денег или по другой причине.

Адам был спокоен и пил водку. А что ему еще оставалось на фоне моей истерики?

– Насколько я понимаю, – начал Адам после затянувшейся паузы, – помочь тебе я могу только с мюзиклом?

Я немного поразмыслил и удивился прозорливости друга. Ни студентов, ни Абеляра, ни даже рассказ сестры, назначенный для публикации в «Русском бизнесе», я отдать ему не мог. Оставался только спектакль.

– Ты прав, – подтвердил я, – и мне от этого очень грустно.

– Ай! Перестань. Мне все равно нечего делать. Я провожу в магазине не более восьми часов. За каждый час мне платят по десять баксов. У меня есть неиспользованный недельный отпуск и три дня больничных. Если за это время я заработаю хотя бы столько же, мне это выгодно. Впрочем, водка и сигареты – за тобой. Когда вернется твой профессор?

– Самое меньшее через три недели.

– Вот и славно. С тебя пансион и тысяча долларов гонорара. Идет?

Тысяча долларов, плюс триста на ежедневные затраты… Столько я зарабатываю за две недели в журнале.

– Разумеется, да! Но Данте – не твоя тема.

– Пусть тебя это не беспокоит. Судя по тому, что ты мне рассказал про своих театралов, Данте для них еще большая загадка, чем для меня. Главное, чтобы у них была своя история. Без истории все беспочвенно.

Идея истории для Адама была своего рода религией. Нет, это слишком. Скорее философией, методом познания жизни. Эту философию он исповедовал еще со студенческой скамьи, хотя учили его обратному. Под историей он понимал не предмет своей специальности, а буквальную жизненную историю, если угодно – сюжет. Он говорил, что без истории все теряет смысл. История – это описание движения, в которое вмонтированы страсти, мысли, подвиги и подлости. Литература – это способ описать историю. И чем талантливее литератор, тем полноценнее выходит история. Остальное – форма и глубина переживаний. В качестве примера своей правоты он приводил пример «Слова о полку Игореве».

С этим тезисом не согласился бы Иосиф Бродский, утверждавший, что композиция важнее сюжета. В данном споре я, конечно, поддержал бы Бродского. Но не сейчас. Сейчас важнейшим из всех искусств для меня было время. А время пошло…

8. Город Дит

«Мой сын, – сказал учитель достохвальный, –

Вот город Дит, и в нем заключены

                                    Безрадостные люди, сонм печальный».

                                                             AD.VIII.67.

Меня разбудил звонок. Было около семи. Обычно в такую рань я не реагирую на телефон и поручаю все неотложное автоответчику. На этот раз не удалось. После предложения механического голоса оставить сообщение, я услышал голос профессора Янсена с предложением поднять трубку.

Некоторое время я колебался, но очень скоро понял – шеф знает, что я дома.

– Вы много спите для вашего возраста. Я уже успел прочитать доклад и отобедать. Обед был потрясающий. Луковый суп с сыром, плов с омарами и креветками, печенье…