Вечером Изабель ожидал самолет, вылетавший в столицу Танзании Дар-эс-Салам. Она была приглашена на конференцию в национальный парк Серенгети, в городок Мусома, расположенный при впадении реки Мара в озеро Виктория.

К столику Изабель подошел мужчина.

– Твой билет в Африку.

– О, Пьер.

Спрятав билет в сумочку, Изабель поднялась, мгновенным движением заключив своего научного руководителя в объятия со свойственным любящим жизнь французам беспечным шиком и галантностью.

Пьеру подали кофе, сливки, багет. Пьер был родом из Пьемонта. Он был смугл и коренаст и, как это свойственно французам-южанам, в присущей им эмоциональной беседе движениями рук придавал мыслям форму. Французский язык – язык мировой дипломатии, и в устах Пьера, с его ясным умом и классическим образованием, он превращался в инструмент, исчерпывающе точно и изящно формулирующий смыслы. Как истинный француз, Пьер ничего не принимал на веру, и в научных дискуссиях иностранные коллеги, отдавая должное красноречию пьемонтца, про себя отмечали невольно: неясно – это не по-французски, и воистину – кто ясно мыслит, тот ясно излагает.

Пьер искал себя всю жизнь, часто меняя научную тематику и место жительства, пока однажды не пленился молниями и энергией солнца, щедрого к Пьемонту.

Красавица Изабель, галантная и остроумная, была родом с севера Франции, из Нормандии, из края солидных, спокойных, худощавых, голубоглазых северян. И дуэт Изабель и Пьера характеризовал всю Францию с ее размеренным образом жизни и умением, заметив красоту всюду, где это возможно, естественно вписав себя в ее раму, насладиться ею сполна.

Две яркие индивидуальности объединяла беззаветная любовь к Франции, к ее искусству, литературе и атмосфере, проникнутой безупречным вкусом и стилем, облагороженными уникальной кухней и своеобразной манерой общения.

В кафе отсутствовала музыка. Клиенты с книгами и газетами в руках часами сидели с чашкой кофе, созерцая море и оживленную набережную.

Изабель и Пьер обсудили недавний совместный визит на воскресную барахолку и содержимое нескольких винтажных магазинов Ниццы. Условились по возвращении Изабель из Африки в воскресенье вместе посетить рынок и городской парк для обсуждения итогов конференции.

– Я всегда мечтал увидеть саванны Африки и подняться на Килиманджаро, – Пьер коснулся внешними сторонами ладоней своих щек, подчеркивая переживаемые эмоции. – Но ты знаешь нашу чудовищную бюрократию, все решающую с помощью писем и вечно ставящую тебя в тупик. Дела, будь они неладны.

Изабель мягким движением белоснежной руки высказала понимание.

– Ради бога, будь осторожна, – Пьер был очень серьезен. – Ты не представляешь, насколько Африка опасна.

В аэропорту Дар-эс-Салама Изабель ожидал ее заочный партнер по научным исследованиям Бонами, учившийся в докторантуре местного университета. Бонами был масаем. Его имя означало «боец». Изабель видела его впервые.

Бонами будто час назад сменил красную накидку кочевника на рубаху и брюки и, отложив копье, надел на руку часы. Худой, стройный, немногословный, с лицом черного европейца, разбавленного генетикой обитателей Верхнего Нила, прародины масаев, спустившихся на юг в саванны, к подножию Килиманджаро, сравнительно недавно, пять столетий назад.

Ослепительно белая, держащаяся исключительно прямо, улыбающаяся одними глазами красавица Изабель и высокий, стройный, как стебель бамбука, масай Бонами в зале аэропорта составили по-своему органичную пару. Спешившие на сафари англичане и немцы, с улыбками кивая друг другу, посматривали на исследователей молний, отдавая должное причудам провидения.