– А во внешнем мире по-другому, что ли? – хмыкнул Медведь. – Это просто мы объединились, прогнули мир под себя и загнали его в такие рамки, когда куча людей стала сильнее окружающего мира. Но возьми простого обывателя, оторви его от привычной жизни и закинь в тайгу в минус двадцать – сможет он выжить? Определенно, нет. И он точно так же будет считать, что весь мир против него. Погода, температура, кружащие вокруг волки… А ведь они на самом деле не против него, они просто есть. Это человек вторгся в их мир, а не наоборот. Так же и здесь. Мы вторглись в мир, к которому не готовы, который не понимаем, и теперь думаем, что он пытается нас убить… А он, может, даже и не в курсе, что внутри него копошатся какие-то людишки, которые так его ненавидят.

Медведь повернул голову куда-то вправо, и его голос неожиданно потеплел, что было слышно даже через наушники:

– К тому же здесь далеко не все пытается тебя убить. По крайней мере, не напрямую. Смотри, какие красавцы. За пределами Аномалиона ты никогда в жизни не увидишь ничего даже отдаленно похожего…

Когда я перевел взгляд туда, куда смотрел Медведь, сначала я ничего выдающегося не увидел. Вокруг, сколько видел глаз, тянулась все та же пустошь, где-то вдалеке упирающаяся в голубой небосвод. И только там, на линии горизонта, виделись какие-то огромные неясные силуэты, похожие на несколько одинаково плоских то ли высоких холмов, то ли низких гор.

Но секундой позже я понял, что никакого отношения к выпуклостям рельефа эти объекты не имеют. Ну, или это какая-то очередная загадка Аномалиона – двигающиеся горы.

А они и правда двигались. Правда почти незаметно – может быть, по миллиметру в секунду, так что и глазом не заметишь особо. Определить, что движение вообще имеет место быть намного проще оказалось по тому, что они очевидно шевелились, то ли слегка переваливаясь с боку на бок в процессе движения, то ли раздуваясь, как пузырь и снова опадая – так и не поймешь. А еще несколько раз прямо в центре этого «массива» появились прогалы света – явно следствия шевелящихся ног или лап.

Да с такого расстояния вообще ничего не рассмотришь и не поймешь. А Медведь еще «красавцы» говорит. Шутник.

Повернув голову и заметив мое замешательство, Медведь прямо на ходу залез в один из подсумков и выудил оттуда компактный, сложенный вдвое, бинокль. Резким взмахом руки расправил его и протянул мне:

– На. Не видишь же ни хрена.

Я благодарно кивнул и принял бинокль. Приложил к глазам, покрутил колесики настроек, наводя фокус и подбирая кратность, и наконец смог рассмотреть неведомое явление поподробнее.

И вынужден был согласиться с определением Медведя. Это и правда были величественные красавцы.

Больше всего существа были похожи на обеденный стол. Большой и высокий обеденный стол. Большой и высокий обеденный стол, который затонул вместе с кораблем, на котором находился и несколько веков провел на морском дне, обрастая отложениями соли, кораллами, ракушками и всем прочим, чем только можно обрасти в толще воды. Природа сгладила все его острые и строгие линии, превращая их в нечто бесформенное и массивной, в чем уже не признать предмет мебели. Столешница стала на порядок толще, и покрылась сотней слоев непробиваемой корки, а с обратной ее стороны разрослась колония кораллов.

Такой стол давно уже превратился в часть местной экосистемы, между его ногами, давно и прочно сросшимися с морским дном, нашла себе пристанища большая камбала, периодически воюющая за это классное место с раком-отшельником, а в растущих неподалеку анемонах шныряют рыбки-клоуны. Еще несколько столетий – и пространство между ногами стола полностью зарастет донными отложениями, и он превратится в одну огромную кочку на морском дне…